Алкмена, тихонько оглянувшись на спящего мужа, выскользнула из постели. Амфитрион, с тех пор, как царственные заботы думами легли на его чело, сильно уставал, проваливался в сон, как в пропасть. Алкмена с умилением глядела на спящего, всем сердцем разделяя суровые мысли, и во сне не покидавшие Амфитриона. Женщина провела ладонью по лицу супруга. От неожиданной ласки лицо просветлело, морщины разгладились. Легкая улыбка чуть приподняла уголки губ Амфитриона. Царица поцеловала висок супруга. Рядом зашевелился, просыпаясь, Алкид.
Алкмена протянула руки с сыну, беря мальчика к
себе. Алкид круглыми со сна глазами таращился на мать, ручонками цепляясь за распущенные локоны Алкмены.
- Ну-ну, разбойник, - с тихим смехом высвободила царица пряди из цепких ручек сына, вновь укладывая малыша рядом с братом. Щит, в котором Алкмена устроила малышам колыбель, качнулся. Царица задумалась над тем, как быстро и споро подрастает ее первенец. Было что-то пугающее в его необычной для младенца силе, когда братья возясь, играли друг с другом на белой курчавой шкуре. Ификл уступал брату и в ловкости, и в сноровке. Не раз Алкмена бросалась на плач малыша, когда Алкид лишь, забывшись, легонько пихал брата, а тот отлетал, ударяясь о стену.
Сон бежал от царицы. Алкмена вышла на балкон, любуясь спокойной ночью. Спал супруг. Спали служанки и воины царя. Уснул, запустив пальчики в густую баранью шерсть подстилки, Алкид.
Вдруг до царицы донесся невнятный шепот, и в переднем коридоре зажгли светильник. Тут же каменные плиты донесли еле различимый шорох, словно по полу тащили что-то длинное и скользкое. Свет приблизился к царским покоям. Алкмена встрепенулась, тщетно пытаясь разглядеть что-то, что, несомненно, приближалось.
Однако коридор был пуст. «Почудилось!» - облегченно вздохнула женщина, но сердце по-прежнему сжималось, с силой выталкивая пульсирующую кровь. Свет из желтого становился зеленоватым, заливая залу и коридоры. Алкмена прижалась спиной к балконной ограде. Теперь она узнала шепот, принятый вначале за человеческую речь. Глаза царицы округлились, легкий спазм сжал горло, не пропуская крик о помощи. Алкмена в зеленоватом свечении узрела двух гигантских змей, что с шипением скользили по каменным плитам террасы. Вот они миновали коридор и, раскачиваясь и двигая жалами, изогнулись над щитом Амфитриона, в котором беззаботно спали близнецы.
Сила, более действенная, чем страх, сковала беспомощную Алкмену. Ей оставалось лишь с ужасом следить, как твари перевесились через край колыбели и скользнули к младенцам.
Внезапно проснулся и, испугавшись, заплакал Ификл. Но сон, насланный Герой на дворец, сковал его обитателей подобно смерти. Алкмена пошатнулась, теряя сознание: одна из змей обхватила тельце Ификла тугими кольцами и с силой вышвырнула малыша из колыбели. Щит, толщиной в мужскую руку, качнувшись под тяжестью змей, задел стену. Звон металла о камень разбудил Алкида. Малыш, открыв глаза, с удивлением уставился на неведомых животных.
Алкмена, припоминая время от времени встречу со змеей на горной тропе, отдала нерушимый приказ: слуга, не заметивший в саду змеиное гнездо, будет до смерти забит камнями. И слуги, напуганные повелением царицы, уничтожали даже безобидных ужей, что вечерами выползали из топких болот, привлеченные теплом человеческого жилья и запахом подогретого козьего молока.
Между тем змеи, свернувшись друг с другом жгутом, медленно обвивали тело ребенка, виток за витком охватывая члены младенца и усиливая захват. Прикосновение холодной и слизкой кожи пресмыкающихся Алкиду пришлось не по нраву. Мальчик попытался, ухвативши змею за хвост, оторвать тварь от себя, но это привело к тому, что змеи лишь сильнее сжали Алкида, подбираясь к горлу.
Гера, обернувшись ночным мотыльком, порхала вокруг светильника, наблюдая за мучительной гибелью того, кто стал причиной разлада между Герой и Зевсом. Богиня не могла простить малышу, что божественный супруг, помня провинность Геры, почти совсем стал сторониться ложа супруги. Гера чувствовала, что, повинись она, дай клятву не становиться на пути Алкмены и ее сыновей, Зевс оттает. Но понимала, что падает в пропасть. Чем сильнее богине хотелось попросить прощения, тем более злые мысли овладевали ее думами. Наконец, не выдержав, Гера решилась уничтожить сына Зевса: тогда не будет причины разлада.
Почти год тешился Зевс, любуясь, как быстро растет и крепнет его сын - около года зрела и крепла отчаянная злость богини. Фионил со страхом видел, как чахнет и с каждым днем тает Гера. Целыми днями в одиночестве богиня плавала в излюбленной бухте, так поразившей Фионила когда-то. Гера плавала до изнеможения, пока уставшие руки отказывались служить. Потом, обнаженная, бросалась на песок.
Белое тело, не поддающееся загару, с золотистыми крапинками веснушек, распростертое на песке, сжимало сердце раба болью и горечью.
Не раз в мыслях он кричал, обращаясь к богине:
- Хочешь, лучше убей меня! Еще раз преврати в эфиопа, вырви сердце и желудок живому, чем видеть, как гаснут твои силы, как на прекрасном лице горести оставляют следы.
Но вслух решался
лишь робко напоминать Гере:
- Время ужинать! Время спать! - и отворачивался от полных отчаяния прекрасных глаз возлюбленной.
В эти дни и месяцы Гера для Фионила превратилась в беспомощного обиженного ребенка, пусть злого и капризного, но несчастного. Гера, как должное, принимала заботы, не замечая течения дней. Но боль, зародившись из ревности, разрасталась, заполняя вакуум одиночества. Тогда она бросалась в прогретые солнцем волны и ныряла, никому не рассказывая о своей глупой, ребячьей мечте. Гера помнила тот день, когда ее чернокожий раб разыскал на морском дне странную фигурку беременной гречанки. Схематичные черты и сердце подсказывали Гере, что-то было изображение Алкмены. Гера верила, что стоит найти статуэтку снова, разбить ненавистное изображение мучительницы, и время обернется вспять, когда Зевс, несмотря на измены, всегда принадлежал ей одной, возвращаясь от любовниц счастливый, пресытившийся, но виноватый.
Жена способна была в Гере простить супругу измену, в конце концов, одной женщиной больше или меньше - Зевс был неугомонен. Но мать-Гера, видя, как тешится Гераклом бог богов, оставаясь равнодушным к своим старшим детям, общим детям Геры и Зевса, мать не могла простить, что любовь, предназначенная ее детям, отдана ничтожному плоду не освященного браком союза, этому негоднику Гераклу, сыну Алкмены.
Добром метания обезумевшей женщины, хоть и была она богиней, кончиться не могли. Развязка наступила скорее, чем даже сама Гера могла подумать.
Однажды, велев запрячь своих скакунов, Гера, пытаясь развеяться, направилась в дальние страны.
Горы и долины, пустынные степи с редкими огоньками костров и несущиеся по дороге стаи волков, преследующих кобылицу; караваны двугорбых верблюдов, медленно колыхающиеся через бескрайние пески пустыни, и дикий поклич разбойников, в ночи нападающих на мирное селение. Пиры и войны, мор и болезни. Девушка на чужом свадебном пиршестве, и мать, склонившая седую голову над трупом сына - нигде не останавливалась огненная колесница богини. И Гера гнала, гнала лошадей, ища в новых впечатлениях покоя душе, но тщетны были, напрасные попытки. В каждой молодой женщине виделась Гере соперница; Гера вздрагивала, заслышав смех и лепет младенца, словно каждый из малышей был сыном Зевса, а каждая женщина - любила хоть час божественного супруга Геры.
Однажды, как-то перед закатом, взгляд Геры привлек свежевзрыхленный песок в таком месте, где до ближайшего человеческого жилья было несколько недель караванного пути.
Гера направила к земле своих скакунов. Была ночь. Пустыня сверкала мириадой таинственных огоньков. Песчаные барханы жили своей шепотливой жизнью, перекатывая песчинки. Этот процесс, незаметный глазу, был бесконечен. Песчинка за песчинкой скатывались с более крутого склона, изо дня в день - и барханы, словно огромные неповоротливые животные, двигались, отчего желтая пустыня напоминала изменчивость моря. Огромный шар луны висел над бесконечным пространством, поливая холмы и барханы серебристым колеблющимся светом.
Гера спешилась. И, потрепав по холкам коней, двинулась к странно ровной площадке в стороне. Кожаные сандалии богини тут же набились песком, ноги увязали по щиколотку. Гера приблизилась: свежеутоптанная арена оказалась захоронением еще теплых трупов. Следы крови и сломанное оружие свидетельствовали о быстрой и жестокой схватке. Но кто был врагом и кто из неприятелей нашел в земле свой последний приют?
Сердце богини, пока она проходила меж мертвецами, забилось, пойманной в ладонь птицей трепыхаясь в грудной клетке. Внезапно среди мертвых что-то шевельнулось. Костлявая призрачная тень шевельнулась, поднимаясь среди убитых.
Гера подавила вскрик, делаясь невидимой. Фигура, медленно двигаясь, посекундно останавливалась, наклоняясь к лицам закланных людей.
«Видимо, кто-то ищет родных или близких», - успокоилась богиня, рассмотрев сухонькую старушку в диком пестром наряде и с головой, повязанной алым платком. Вот женщина, видно, нашла того, чье тело лежало между другими телами. Старуха бросилась на колени и, стеная и раскачиваясь, в рыданиях изливала свою скорбь.
Гера хотела, было, уже удалиться, смущенная чужой печалью и скорбью, дабы не мешать женщине оплакивать близкого. Но удивительные события, развернувшиеся далее, пригвоздили богиню к месту.
Старуха, полагая, что на многие расстояния она находится в одиночестве, опустившись на колени, стала лопатой с коротким черенком копать песок, вырывая яму. Старуха, несмотря на ее немощный вид, работала споро: только комья и брызги песка разлетались по сторонам. Наконец, когда углубление стало достаточным, старуха отбросила лопату и из бесчисленных лохмотьев извлекла кресало и пучок сухого мха. Ударила камень о камень - посыпались искры. Мох задымился, распространяя зловоние и вдруг вспыхнул белым огнем, разгоняя тьму и бросая зловещие отблики на лицо старухи.
Только тут Гера смогла рассмотреть это омерзительное создание, при виде которого способны были испугаться и уползти болотные гады. Небольшого росточка, старуха обладала непропорционально длинными руками, свисавшими ниже колен. Ее лицо, изборожденное морщинами, было искривлено гримасой непроходимой ярости. Желтые зубы звериными клыками выступали над подбородком. Богиня завернула лицо в плащ, чтобы не видеть подобного уродства. Но вскоре любопытство победило, и Гера вновь украдкой стала следить за странными приготовлениями старой ведьмы.
Старуха, приготовив яму, разложила по краю воронки огонь. Костер окружал яму огненным ожерельем. Потом старуха подхватила, словно это был куль муки, тело юноши с волосами, слипшимися от крови, и страшными черными ранами на груди, нанесенными острым копьем. Посадила мертвеца в центр ямы так, чтобы лицо мертвого было обращено к западу.
Бормоча и пришептывая на варварском языке, старуха, развевая лохмотья в диком танце вокруг костра, кружилась все быстрее и яростнее, завывая на покрасневший лик луны.
Гера, не без ужаса следившая за самими приготовлениями, окаменела, когда уста убитого юноши затрепетали и издали чуть различимый стон.
Казалось, старуха была удовлетворена. Кончиком ножа она проткнула себе вену на левой руке и окропила собственной кровью глаза юноши. Тот вздрогнул, словно раскаленное масло попало на кожу. Веки затрепетали и неподвижный тяжелый взгляд уставился в темноту. И вдруг мертвец издал пронзительный крик, резанувший душу богини леденящим кошмаром.
А старуха шептала, беснуясь, все новые и новые заклинания, в своем нечестивом заблуждении восставая против воли светлых богов и пытаясь вернуть дыхание жизни тому, чья душа еще несколько часов тому присоединилась к прочим мертвым душам.
И когда мертвец встал и пошел, глядя перед собой невидящим взором и нашаривая простертыми руками пространство перед собой, Гера не выдержала. Было видно, с каким трудом дается юноше каждый шаг, и смертная мука отражалась на прекрасном лице.
- О нечестивая! - вкричала Гера. - Я щадила твои чувства, старуха, сколько могла, но ты преступила законы и человеческие, и божеские, заставляя мучаться этого юношу и после смерти! Ты заставила мертвого не только ожить, но и бесовскими чарами гонишь его по пустыне, когда видно, что его душа уже покинула тело и присоединилась к своим собратьям! Разве ты не знаешь, - продолжала в гневе богиня, - что судьбы мертвых не принадлежат человеческому существу?!
И взмолилась старуха, стеная и падая на колени, и простирая руки туда, откуда послышался невидимый голос:
- О душа моего сына! - в слепом заблуждении мать приняла голос Геры за голос родной души, - ты знаешь, сколь велико горе матери, потерявшей единственное чадо! Смерть забрала моего старшего сына, когда кентавры напали на наше селение - я с богоугодным смирением приняла волю небес. Болезнь отняла среднего - я оплакала и похоронила его, согласно обычаям предков! Но теперь, когда у меня остался лишь младший, моя надежда и опора оставшихся мне дней, откуда-то издалека вынеслись на черных конях чернокожие всадники - и разграбили селение, уведя прекрасных жен и девиц и убив всех мужчин, теперь я не верю, что боги поступили справедливо, отдав моего сына черным демонам ночи!
И столь велико было горе матери, таково отчаяние старой женщины, что усмирила гнев Гера, продолжая уже благосклонно:
- Но разве ты не видишь, о женщина, что не жизнь, а подобие жизни движет членами твоего сына? Разве имеет этот незрячий взгляд и эти движения паяца что-либо общее с движениями живого теплого тела?
- О горе мне! - вскричала старуха. - Знаю я, о бессмертная душа, что не моя старая жидкая кровь, а лишь кровь убиенного младенца способна вернуть тебя в тело, но так велико было мое желание вернуть моего мальчика, что пренебрегла я законами колдовства, думая, что моя любовь способна будет заменить энергию новорожденного, чья кровь молода, бурлит и играет, заставляя мертвых оживать!
- Жди меня! - откликнулась незримая Гера: горе матери ей было понятно, и она не призналась старухе, что она - не душа бедного юноши. Другое направление приняли мысли Геры: она знала, кровь какого младенца принесет Гере радость, к телу юноши вернет душу.
Вскочила богиня в золотую колесницу. Как вихрь понеслись ее кони, направляясь в великие Фивы.
- Жди меня с благой вестью, старуха! - донеслось издали раскатистое эхо.
Сына Алкмены и Зевса решилась принесли в жертву богиня. Достигши Фив, призвала Гера гадов ползучих и диких зверей. Прилетели, хлопая крыльями, хищные птицы. Выползли из-под земли жирные крысы. Все внимали богине.
Молвила Гера:
- По моему повелению, ступайте все вы во дворец царя Амфитриона! Найдите младенца, спящего в щите на белоснежной шкуре тонкорунного барана. Вы узнаете его тем, что отличается он от прочих младенцев ростом и крепостью! И убейте его! Разорвите ему горло острыми клыками, продолбите череп твердыми клювами! Растащите останки, чтобы и следа не осталось от сына Алкмены!
Услышав странные речи богини, всполошились звери и птицы, и кинулись наутек от богохульных речей Геры. Лишь холодные змеи не побоялись гнева Зевса - ползучие твари согласились убить детище Громовержца. Правду молвят люди, что не божьим повелением появились змеи на свет, что темные силы ночи - прародители мерзких пресмыкающихся с мертвыми глазами.
Тише тени вползли змеи по холодному камню ступеней. Проникли в царскую опочивальню. Любовалась богиня, как, беспомощный, трепыхается в смертельных объятьях сын Алкмены.
Не стала Гера дожидаться развязки, поспешив донести до светлого Олимпа гнусную весть.
Вздыбились кони, заржав в ночи. От их громового голоса прошел по земле ветер, срывая тростниковые крыши, ломая виноградные лозы, пугая спящих людей.
Достиг ветер дворца царя Амфитриона, загасил светильники. Бросил горсть камней в лица спящим у врат стражам. Отхлестал по щекам спящих прислужниц. Ворвался в царские покои: проснись, царь Амфитрон! Беда грозит твоим сыновьям!
Ветер сломал старый платан, надломив крону, и ветвями мазнул все еще беспамятную царицу.
Шум прошел по дворцу, пробуждая спящих людей. Подхватился Амфитрион. Бросились в царские покои воины с зажженными факелами. Метнулась к колыбели царица, обретя, наконец, подвижность.
Десятки воинов, стройных и высоких, ворвались в опочивальню, звеня обнаженными бронзовыми мечами.
Алкмена, торопясь, обо что-то споткнулась. При свете факелов увидела плачущего Ификла, жалкого и напуганного. Царица подхватила ребенка на руки, в ужасе думая о судьбе первенца.
Но каково было удивление собравшихся, когда они увидали в колыбели беспечно смеющегося Алкида. Ребенок с любопытством озирался на такую уйму народа. А пухлые ручонки мальчика сжимали мертвые тела гадов. Шутя справился ребенок с гадами, задушить которых было не под силу и взрослому мужчине.
Священный трепет прошел по рядам присутствующих.
- Боги покровительствуют малышу! Милостью Олимпа наделен сын царя и царицы!
Рано торжествовала Гера - напрасно проливал горькие слезы над судьбой сына Зевс.
Не смогли гады выполнить повеление богини, сами пав от руки годовалого младенца.
Возблагодарили счастливые Амфитрион и Алкмена небеса.
А юный Геракл удивленно таращился на свет факелов: из чего столько суеты?