В спокойствии и довольстве проходили дни. Лето сменяло зиму. Деревья то сбрасывали наряд, то по весне убирались вновь свежей зеленью.
Подрастали сыновья царя Амфитриона. Особо радовал отца первенец, выказывая среди сверстников необычайную силу и ловкость, что вселяло веселье и гордость в сердце отца.
Царь Амфитрион сам решил заняться воспитанием мальчиков, решив научить их всему, что знал и умел сам.
Однажды, когда близнецы чуть подросли, царь, никому не сказавшись, отобрал сотню мальчиков и лунной ночью, погрузив на галеру еду и питье, отбыл от морских берегов.
Чудесный корабль, легкий и устойчивый, неслышно отчалил от пристани, взяв курс на туманный остров.
Гребцы налегли на весла - берег, вначале отмеченный прибрежными огнями, превратился в далекую темную полоску, а затем и вовсе пропал из виду.
Амфитрион наполнил серебряную чашу вином и провозгласил:
- За удачу!
С теми словами он выплеснул вино за борт, как положено по морским обычаям.
Геракл блестящими от возбуждения глазами следил за колыханием волн и легкими тенями чаек над головой.
Долго плыл корабль Амфитриона. Утро сменило ночь. И жаркое солнце поднялось над морской гладью. Ветер, сопутствовавший мореплавателям с момента отплытия, утих. Бессильно упали и обвисли паруса, словно белая гигантская птица в изнеможении опустила крылья.
Детей начали мучить голод и жажда. И только тут выяснилось, что на галере не оказалось запаса пресной воды.
Лишь царь Амфитрион знал, что он нарочно приказал продырявить бочонки, чтобы испытать мужество избранных им воспитанников, а прежде всего собственных сыновей.
Но и сам царь страдал от жары, хотя и не так сильно, как его питомцы. Меж тем мальчики слабели. Их тела, похудевшие так, что проступили ребра, вповалку лежали на просмоленных досках днища. Ификл так ослабел, что даже не мог приоткрыть глаз. Его губы почернели и растрескались. Солнечные лучи оставили на теле ребенка волдыри от ожогов, которые лопались при малейшем движении и из ран текла сукровица, смешиваясь с соленым потом, и доставляя ребенку дополнительные страдания.
Остальные выглядели не лучше, но царь упорствовал, собираясь довести испытание до конца. Геракл, самый крепкий из всех, сидел, прислонившись к борту галеры. Его светлые волосы потемнели от пота, язык пересох и разбух, царапая небо, но он не издал ни малейшей жалобы.
- О царь! - взмолились гребцы из мальчиков постарше: они давно бросили весла. Куски обточенного вяза, вначале пути мелькавшие в ловких руках гребцов, теперь превратились в неподъемную ношу. - Долго ли длиться нашим мучениям?
- Выживает в мире сильнейший! - ответствовал царь. - Стыдитесь: ведь если вы не можете выдержать жажды, сумеете ли вы устоять, когда более жестокие испытания пошлет вам судьба?
- Отец! - отверз уста до сих пор молчавший Геракл. - Но те мучения, которые ты принуждаешь нас переносить, они ведь бессмысленны! Посмотри на мальчиков! Посмотри на своего младшего сына Ификла! Какие подвиги они смогут совершить, если умрут тут, на днище галеры, от солнца и жажды?
Задумался царь: ведь нередко боги вкладывают свои мысли в малолетних. И прав Алкид, споря с царем. Устыдился великий царь Амфитрион и направил галеру к близкому острову, манящим оазисом возвышавшимся посреди моря.
У мальчиков прибавилось сил, когда впереди показались тенистые заросли. Они столпились на палубе, грозя перевернуть корабль, столь велико было их нетерпение.
- Безумные! - остановил их Амфитрион. - Разве вы не понимаете, что теперь, когда благодатная земля близка, вы можете утонуть, как слепые котята?
Дети вняли словам царя и заняли свои места. Гребцы дружно ударили веслами по воде. Галера пристала в тихой бухте, берег которой густо порос стройным тростником. Деревья, склонившие над водой свои ветви, укрыли корабль от любопытных глаз, ежели бы кто проплывал мимо или какой-то рыбак бросил неподалеку от острова сеть. Царь приказал сойти мальчикам на берег, а сам озаботился, как бы волны отлива не унесли их галеру в открытое море. Он нашел большой камень, валявшийся среди многочисленных валунов по всему побережью. Оценил прочность толстого каната. Один конец его царь обвязал вокруг камня, а другой укрепил за прочную мачту. Раздался всплеск: камень, погрузившись на глубину, удерживал теперь галеру у берега в мерном покачивании на волнах.
Пред ними расстилалась дивная равнина, покрытая буйной изумрудной растительностью. Прямо из-под земли бил серебристый родник, сверкая на солнце алмазной пылью мириад мелких брызг. Пологие горные склоны с видневшимися тут и там пещерками, могли служить надежной защитой на случай непогоды или хищных зверей, окажись они тут, в благодатном крае.
Амфитрион неспроста выбрал этот остров местом для лагеря: лежащий в стороне от морских трасс, остров был идеальным местом, где дети научаться мужеству и самостоятельности.
Но не один Амфитрион заботился о незаметном и безопасном пристанище. Жили на острове крылатые люди-птицы, морские разбойники, из туч налетавшие на мирно плывущие корабли и, пока потрясенные люди успевали опомниться и поднять луки, нападающие успевали захватить добычу и исчезнуть так же внезапно, как появились.
В день приплытия Амфитриона с воспитанниками люди-птицы были вдали от своего острова, промышляя своим разбойничьим занятием.
Царь разбил лагерь в тихой долине, со всех сторон укрытой густым лесом. С горного склона в долину спускалась живая и шустрая речушка, обеспечив лагерь пресной водой. Спелые ягоды и сочные коренья утолили первый голод, а в топливе не было недостатка, поскольку лес изобиловал поваленными деревьями с просохшими на солнце стволами.
С палатками не возились. Ночи были достаточно теплы, а на первое время, не зная, какие хищники могут прийти на шум голосов, Амфитрион приказал по кругу развести костры, выставить на ночь дозорных. Сторожить царь назначил по жребию, встряхнув в глиняном сосуде разноцветные речные камушки. Четверо, среди которых был и Геракл, вытащившие белые прозрачные кругляши среди горсти серых, должны были нести вахту от сумерек до первого рассвета, что Амфитрион и его питомцы встретят на острове.
Ночь простерла черное крыло. Дети, завернувшись в бараньи шкуры, уснули. Лишь шепотом переговариваются дозорные, чтобы сон не похитил сознание.
- Но зачем, - тихо возмутился один из мальчиков, - сторожить сушу, со всех сторон окруженную водой? Какой смысл в затее царя? Еще днем мы видели следы коз и лисиц, но вряд ли здесь водится что-то, крупнее волка!
Геракл сумрачно глянул на Аристида. Подросток, самый старший в компании, часто проявлял недовольство тогда, когда был уверен, что ему это ничем не грозит.
Мальчик, слушая темноту, произнес:
- Оскорбляя намерения моего отца, ты наносишь обиду и его сыну. Царю лучше знать, как ему поступать!
- Пойдешь жаловаться папочке? - насмешливо скривился Аристид: сын царя его всегда раздражал тем, что не проявлял ни страха, ни почтения к верзиле-подростку.
Кровь прихлынула к щекам Геракла, но не затевать же драку с насмешником среди ночи!
- Подожди до утра, Аристид, тогда посмотрим, кто первый побежит жаловаться!
- Испугался? - удивленно поднял брови подросток: ему как раз хотелось, пока все спят, утвердить свое первенство, чтобы царский наследник отныне знал свое место.
Но Геракл уклонился от поединка: отец приказал сторожить лагерь - и что бы ни случилось, мальчик выполнит свой долг.
Геракл покинул световой круг костра и в одиночестве углубился в лес, размышляя, как, однако, трудно следовать не эмоциям и желаниям, а долгу и дисциплине. Так, пробираясь в ночи, незаметно для себя Геракл очутился вблизи от моря. Свежий ветер подсказал ему, что мальчик на прибрежной отмели. Отлив обнажил мокрый песок, выбросив на берег спутанные клубки водорослей и пустые морские раковины.
Полная луна неторопливо шествовала по небосклону. Мальчик решил искупаться. Отбросил укрывавшую плечи шкуру. Босиком пробежал по песку, оставляя следы, тут же наполняющиеся водой. Зеленоватые волны охватили тело ребенка мягкими объятиями. Широкими взмахами Геракл поплыл в открытое море, наслаждаясь прохладой волн и свежестью морского воздуха. Наконец, замерзнув так, что по телу пробежались пупырышки, мальчик повернул к берегу. Но темная тень, возникшая из ниоткуда опередила его. Геракл нырнул, под водой пробираясь к берегу. Ужом выскользнул на песок и побежал следом за странным созданием, неторопливо шествовавши вдоль берега. Тут остров вдавался в море горным выступом: пришлось поотстать, потому что пришлось следовать по воде, а открытое море далеко разносит эхо звуков. Стараясь не шуметь, Геракл осторожно опускал ногу в воду и, только нащупав ступнею дно, делал следующий шаг. Но, как не старался Геракл, незнакомец что-то учуял. Может, слабый всплеск волн подсказал ему, что кто-то крадется за ним в темноте. Когда Геракл повернул за поворот уступа, чужак его поджидал. Вздох облегчения сорвался с уст незнакомца при виде всего лишь ребенка, не доросшего еще и до груди взрослого мужчины.
Геракл, смущенный тем, что его обнаружили, потупился, искоса разглядывая стоящего перед ним.
- Кто ты ? И как ты сюда попал, малыш ? - меж тем спрашивал незнакомец. - Не жертва ли ты кораблекрушения, чудом спасенный богами?
Мальчик предпочел сделать вид, что не понимает странного наречия, на котором к нему обращались; хотя звуки были не очень похожи на привычную речь, смысл Геракл угадал правильно.
Он хотел заупрямиться, когда незнакомец, обманутый молчанием ребенка, решил, что тот - чужестранец, и поманил мальчика за собой, нетерпеливо взмахнув рукой. Геракл в удивлении открыл рот, теперь уже добровольно желая не покидать мужчину. То, что на первый взгляд Геракла, показалось ребенку плащом из птичьих перьев, оказалось естественным продолжением руки незнакомца. Вернее лишь кисть и пальцы придавали сходство с человеческой рукой, но из плеч вырастали два черных перепончатых крыла, покрытых жесткими короткими перышками.
Возглас удивления сорвался с уст Геракла:
- Человек-птица!
- А, так ты отлично понимаешь меня! - разозлился мужчина. - Может, ты, маленький негодяй, лишь прикидываешься ребенком, а на самом деле люди послали тебя шпионить за нами? - тут он понял, что проговорился, но быстро утешился: - Ничего, от того, что ты узнал, что я не один, тебе мало будет проку. Посмотрим, доживешь ли ты до утра, когда я притащу тебя на нашу стоянку!
Видя, что мальчик открыл рот, собираясь возразить, человек-птица опередил: - И не вздумай дурить, а то я не постесняюсь притащить тебя по частям!
Геракл не подчинился бы человеку, но столь необычное существо могло оказаться богом, и мальчик не рискнул до выяснения сути спорить с незнакомцем. Тем более ему надо было разузнать, не пустые ли угрозы расточает человек-птица. А если эти люди и в самом деле так опасны, как обещает незнакомец, тем более следует разузнать, в чем их сила и слабость: ведь там, в долине, ничего не подозревающие, спят товарищи Геракла.
Видя, что тайна его языка раскрыта, Геракл не стал дольше упорствовать в молчании, промолвив:
- Идем, незнакомец! Но не скажешь ли ты, как мне тебя называть? Открой свое имя, чтобы я мог к тебе обращаться!
- Обойдешься! - отрезал человек-птица.
Мальчик удивился столь резкому ответу: ведь он не спросил ничего предосудительного. Вдруг две крепкие руки подняли мальчика в воздух. Геракл почувствовал, как его прижимают к груди и, обхватив под мышками, возносят над поверхностью. В нос шибанул запах давно немытого мужского тела. Геракл попытался отвернуть голову.
- Будешь дергаться - брошу в море! - предупредил незнакомец.
Человек-птица летел, чуть ли не касаясь воды. Ребенок, небольшой с виду, оказался слишком тяжелым. Лишь любопытство не давало летящему осуществить угрозу и избавиться от маленького дьяволенка, вцепившегося острыми коготками в шею мужчины.
«Надо отволочь его к главному, - размышлял человек-птица. - Может, это не простой ребенок, а предупреждение, которое может разобрать лишь наш колдун, разложив свои волшебные амулеты? Но почему он спросил мое имя?» - забеспокоился он вдруг и встряхнул мальчишку:
- Эй, ты по-прежнему хочешь знать, как меня зовут?
- Конечно! - отвечал Геракл, удивленный вопросом: что за тайну делает этот человек из имени. - Меня, к примеру, зовут Алкидом!
- Поглядим-поглядим, - прошипел человек-птица, - правду ли ты сказал!
- Да зачем мне врать, неразумный ты человек! - возмутился ребенок, попытавшись для убедительности топнуть ногой.
Но, поскольку он висел между небом и морем, жест получился не столько угрожающий, сколько смешной: Геоакл дернулся и затрепетал, как выброшенная на траву рыбешка, извиваясь всем телом.
Человек-птица не отвечал. Разгадка была так же проста, как наивна. Промышляя разбоем, люди-птицы, как и всякий, занимающийся противоестественным ремеслом, были пугливы и суеверны. Разбойники, к примеру, снято верили, что стоит кому-то другому узнать имя человека, тебе не угодного, или просто назвать кого-то вслух ночью, душа покинет тело, опороченное разбоем и грабежами. Поэтому даже среди своих люди-птицы избегали собственных имен, данных от рождения, окликая друг друга при надобности по отдельным приметам. Человека, что тащил под мышкой Геракла звали Лысым из-за плохо растущих перьев на крыльях. Чего только не перепробовал Лысый, стараясь, чтобы перья более походили на такие, как у прочих: и травами окуривал, и отвары из жабьей икры пил, и к старухам-колдуньям обращался - перья оставались мелкие и некрасивые, как у новорожденного. А тут еще этот невесть откуда взявшийся Алкид выспрашивает о его имени!
Нет в мире предела несчастьям!
Задумавшись, Лысый не заметил выпирающий из горы камень и слету врезался в гранитную глыбу левым боком. Впечатление было такое, будто не осталось ни одного целого ребра.
- Все из-за тебя, чертенок! - взвыл человек-птица, ткнув кулаком мальчишку.
Но тут запах горячей похлебки, ароматизированной травами, сменил направление кровожадных мыслей Лысого.
- Твое счастье, что сегодня на ужин грибная похлебка! - проурчал Лысый, пикируя к расположенному в ущелье костру.
Вокруг, словно тени из ада, столпились остальные члены шайки, рассматривая вновь прибывших.
- У, мальчишка! - протянул кто-то из разбойников.
- Лучше б ты, придурок, утянул жирного барашка у зазевавшегося пастуха! - выкрикнул следующий. Насмешки и издевки сыпались на Лысого градом.
— Лысый решил записаться в няньки! - громче всех хохотал Красная борода.
Геракл с любопытством прислушивался к перепалке. Стоянка разбойников, видимо, была временной: ни построек, ни мало-мальского уюта. Узкая полоска растительности на дне глубокого ущелья, да небо вместо крыши - вот и все жилище. Горы здесь поднимались вертикально, словно гигантский колодец, вытесанный временем в каменных громадах. Ни узкой тропинки, ни единого уступа, даже выступающего камешка не видел Геракл. «Да, непрост будет путь к свободе!» - прикинул мальчик, но печальные мысли отложил на потом. Теперь же Лысого, видно, допекли, и Геракл с интересом следил, как разворачиваются события.
- Ты, мешок с отбросами! - надрывался Лысый.
- А ты овечий помет! - под хохот толпы ответствовал рыжий детина, подбадриваемый собравшимися.
- Твоя мать - самка шакала!
- А ты сам скоро
станешь беременной бабой!
Сверкнули кинжалы: Лысый, с пеной у рта, кинулся на рыжеволосого.
- Поединок! Поединок! - зашумела толпа, чьи симпатии были полностью на стороне Красной бороды.
Тотчас люди-птицы расступились, образовав круг. На Геракла никто не обращал внимания, но он сам не хотел пропустить занятное зрелище. Ужонком протиснулся мальчик между ног людей-птиц, чтобы оказаться в первых рядах.
Красная борода стоял неприступной скалой, а низкорослый Лысый скакал вокруг. Рыжеволосый ловко парировал удары: молнией сверкали кинжалы в его руках. Лысый подпрыгнул, стараясь неприметно поддержать тело крыльями.
- Мухлюешь! - сурово осудили разбойники: пользоваться крыльями считалось нарушением правил.
Красная борода, разозлившись на такой откровенный обман, всерьез пошел в атаку, тесня Лысого. Тот засуетился, пропуская удары. Взмах - и по крылу Лысого потекла кровь. Вид крови лишь разжег накал поединка.
- Наподдай ему, Красная борода! Бей, не отступай, Лысый! - слышался возбужденный рев.
Следя за движениями Лысого, Красная борода сделал несколько обманных взмахов кинжалами, не достигшими цели, но заставившие противника раскрыться. Лысый пошатнулся, отслоняясь от разящей молнии в руках врага. Попытался удержать равновесие, но упал, откатываясь.
- Сдавайся! - тут же подскочил Красная борода, приставив лезвие кинжала к горлу жертвы.
- Еще нет! - хрипло пискнул Лысый, со спины поворачиваясь на живот.
Красная борода снисходительно отступил, давая противнику возможность подняться на ноги, чтобы продолжать бой.
Но если для Красной бороды и прочих битва была лишь шуточным развлечением, пробой сил в преддверии настоящих схваток, то для Лысого победа стала смыслом жизни и смерти. В гибели Красной бороды видел Лысый расплату за все обиды, что наносила ему судьба.
- Готовься к смерти! - вскричал Лысый.
Но лишь вызвал новый хохот толпы: так нелепо смотрелась тщедушная фигурка Лысого на фоне его противника-крепыша.
Встревожился лишь Геракл: лежа на траве вниз животом и подперев голову ладонями, лишь мальчик видел то, что проделал Лысый перед тем, как подняться на ноги. Геракл не был уверен, но ему показалось, что Лысый, покопавшись в одежде, выудил маленький кожаный мешочек, спрятанный на груди. Немного белого порошка поднялось в воздух, когда Лысый посыпал содержимым мешочка лезвие своего кинжала.
Геракл не мог больше лежать молча. Он вскочил на ноги, привлекая всеобщее внимание:
- Он обманщик! Он заколдовал свой кинжал!
- Кто? Что заколдовал? - забеспокоились разбойники.
- Я видел, как он посыпал чем-то оружие!
Первым сориентировался длинный и тощий, как сухой гороховый стручок, человек с непропорционально вытянутым лицом.
Быстрее молнии метнулся он в круг к сражающимся и ударил Лысого по кисти ребром ладони. Кинжал со звоном вывалился из онемевшей от удара руки.
Длинный поднял оружие, осторожно понюхал лезвие.
- Это не колдовство! Это - яд! - возвестил длинный, показывая кинжал толпе.
Лысый попятился. Слово было произнесено: предателю не будет пощады. Разбойники, плотно сомкнувшись, наступали на Лысого, осмелившегося в честном поединке нанести смертельное оскорбление. Лысый размахивал в отчаянии крыльями:
- Это не я! Я больше не буду!
Но толпа неумолимо прижимала его к каменной стене ущелья. Когда спина Лысого коснулась гранита, он понял, что пощады не будет. В последнее мгновение жизни мужество вернулось к трусу. Отчаянным взглядом Лысый нащупал среди людей того, кто стал причиной его смерти и за секунду до того, как десятки кинжалов вонзились в его плоть, Лысый выкрикнул:
- Алкид! Твое имя - Алкид! - злорадствуя, что теперь душа глазастого гаденыша покинет тело мальчишки. Бронзовые лезвия вспороли живот и грудь Лысого - свет в глазах умирающего померк.
А разбойники, оставив тело двуличного Лысого на съедение червям, с сожалением сгрудились вокруг Геракла.
- Бедный ребенок! - сокрушались в толпе. - Такой юный возраст, а уже должен принять смерть!
- Несчастное создание!
Геракл удивленно взирал на переполох: видимо, никто его убивать, пока, по крайней мере, не собирался, но люди-птицы почему-то были уверены в его скорой кончине и говорили о смерти мальчика, как о деле решенном.
- Надо его чем-нибудь одарить напоследок, чтобы его душа могла замолвить за нас словечко перед богами!
Все одобрительно подхватили дельную мысль. Разбойники разлетелись. Лишь шум и хлопанье крыльев указывали направление их полетов: не доверяя друг другу, у каждого из разбойников был свой тайник в горных пещерках. Теперь каждый торопился первым вернуться и принести мальчику подарок: золотую чащу, украшенную рубинами, колечко, стянутое с хорошенького пальчика молодой красавицы, горсть монет из заповедного бочонка с драгоценностями. Разбойники торопились спасти свою душу: всем известно, что боги прощают смертного, если за его грехи вступится безвинное дитя.
Только-только ущелье было наполнено гулом и голосами - и вот Геракл остался один с мертвецом. Лишь похлебка булькала на оставленном костре. Мальчик подивился странному развитию событий, но, здраво рассудив, что у каждого племени свои обычаи и привычки, махнул на все рукой и принялся за еду, пальцами вылавливая из похлебки разваренные грибы и кусочки мяса и обжигая губы о горячий край посудины. Когда с ужином было покончено, Геракл подобрал валявшуюся у костра палку, которой разбойники ворошили уголья, и двинулся вдоль ущелья туда, где, по его меркам, мог быть выход к морю.
Первый из вернувшихся людей-птиц был потрясен боги живым забрали ребенка на небо!
Расчет Геракла оказался верен к рассвету он оказался у выхода из ущелья. Тут горы смыкались почти вплотную, оставляя узенькую щель, в которую, плескаясь, вливалось море. Мальчик побрел по воде, пока вода не достигла груди, а потом поплыл вдоль острова, рассудив, что так он, конечно, быстрее вернется в лагерь, чем пробираясь по суше.
Но все же солнце стояло высоко над горизонтом, когда Геракл предстал перед разъяренным Амфитрионом.За плечом отца ехидно выглядывал Аристид.
- Где ты был, негодный? - плюнув на церемонии, заорал Амфитрион. - Ты должен был охранять лагерь, а сам прошатался невесть где?!
- Отец! - смело отвечал Алкид. - Не стоит ждать, пока опасность придет к тебе - лучше самому первым найти ее источник.
Царь, удивленный смелыми речами, внимательно внимал рассказу сына Узнав о странных крылатых людях, Амфитрион недоверчиво потиснул плечами:
- Ну, не знаю, уж не придумал ли ты все это, чтобы избегнуть наказания за провинность!
Геракл обидчиво насупился.
- О великий царь! - запальчиво выкрикнул ребенок, - разве хоть раз я сказал тебе неправду, что ты унижаешь меня подозрением в обмане?!
И, словно в ответ на оправдания ребенка над горизонтом, почти задевая кроны деревьев, медленно пролетели крылатые люди.
Пришлось поверить и остальному в рассказе Алкида. Задумался Амфитрион: одно дело - муштровать мальчиков на пустынном острове, и совсем другое - подвергать их опасности, что в любую минуту из темного облака вынырнет крылатый демон и украдет у отца сына.
- Собирайте лагерь! - приказал Амфитрион, поразмыслив. - А испытаний для вас достанет и в моем саду.
Путь обратно был куда короче, потому что хитрый Амфитрион лишь кружил на одном месте: море-то, сколько не плавай, везде одинаково.
Возрадовалась Алкмена, все глаза проплакавшая после внезапного исчезновения мужа и сыновей. Тигрицей набросилась на Амфитриона. Увела, лаская, мальчиков на свою половину. И лишь ночью, оттаяв в объятиях мужа, простила нелепую выдумку.
А Амфитрион, сдерживая обещание, каждое утро начинал с обучения мальчиков боевым искусствам, чтобы и меч был послушен в умелой руке, и стрела била без промаха, но больше всего любил Амфитрион верховую езду, привив и сыновьям нежность к животным.
Уже погаснут огни. Спит дворец царя. А Амфитрион, прохаживаясь мокрой щеткой по холке любимой пегой кобылы, посвящает мальчиков, тесно прижавшихся друг к дружке на куче соломы, в секреты конного мастерства.
- Главное, - говаривал Амфитрион, - чтобы животное подходило тебе по характеру. А характер дается от природы - и не будет добра, если тихоня сядет на горячего скакуна - непременно скинет. Нет худшей беды, если смельчаку и отчаянной голове попадется смирная животина. Хлещет тот бедную, истязает бока плетеным хлыстом, а та лишь косится на удары! Так и в жизни: старайтесь найти того, кто сумеет тебя понять - только тогда возможно согласье.
- Отец! - удивился Геракл, округляя глазенки. - Но вот мы с братом совсем не похожи, а дружим, как лошади в упряжке!
Не нашелся, что ответить Амфитрион: его самого тревожило различие сыновей. Один был могуч и силен, а другой по ночам кашлял и покрывался потом. Алкид готов был с утра до ночи гонять по полям, а его брат быстро уставал, опускаясь на траву и жалобно просясь:
- Давай передохнем! Что-то кружится голова!
А первенец рос и крепчал, умом и ловкостью поражая даже отца. Среди сверстников выделялся Алкид не по годам, и настал день, когда вынужден был признать Амфитрион, что некоторые вопросы ребенка ставят отца в тупик, а любознательность не находит поддержки.
Тогда призвал царь мудрейших мужей страны и повелел их научить мальчика всему, чему тот захочет обучиться сам.
С жадностью приступил мальчик к ученью, поражая даже убеленных сединами учителей смышленостью и умом.
Как не было равных Гераклу в боевых искусствах, так не было равных в различных науках. Лишь музыка давалась ребенку с трудом. Простейшая мелодия приводила мальчика в отчаяние - у Алкида от рождения не было ни малейшего намека на музыкальный слух. Напрасно бился преподаватель, напрасно терзал Алкид многострадальные струны кифары - окружающие бежали, зажав ладонями уши, услыхав упражнения в музыке царевича.
- Лучше бешеный осел ревет, чем играет царевич! - смеялись люди.
В тот злополучный день хмур был учитель. Пасмурен был взгляд Геракла. Ни запах цветущих роз, ни ясный солнечный день, ни зелень травы с ползающими между стебельками насекомыми, за которыми так любил наблюдать мальчик, ничто не радовало Геракла. С силой отбросил он кифару:
- Сколько не натирай бронзу - золотом не станет!
- Но капля воды гранит точит! - возразил учитель.
- Играй! - приказал.
Алкид нарочно сфальшивил, терзаемый вдруг напавшим на него упрямством.
- Не так! - поправил пальцы мальчика учитель.
Жалобный стон издала кифара, словно раненое животное молило о пощаде.
Рассердился учитель. Хлестнул по щеке ребенка.
Пуще огня вспыхнул царевич: еще никто не смел его ударить. Щека горела пощечиной, а сердце пылало яростью. Кровь бросилась в голову Гераклу, схватил он злополучный инструмент и метнул в учителя.
Сухое дерево пробило легкое учителя - так силен был удар. Алкид бросился на колени, пытаясь помочь умирающему, сам напуганный содеянным. Но уже розовая пена проступила на губах учителя, слабый вздох издали уста.
Когда на шум прибежали слуги, учитель был мертв, а царевич держал на коленях его голову.
Следом шествовал сам Амфитрион.
- Кто это сделал? - грозно вопросил царь.
- Я! - отвечал раскрасневшийся, но не примиренный, Алкид.
Еще пуще гневается великий царь. Велит собрать народ, чтобы люди чинили суд над его сыном.
Но не убоялся Геракл. Гордо поводил очами поверх толпы, слушая обвиняющие и жалеющие голоса.
А потом поднялся царевич на возвышение, чтобы сравняться с судителями ростом, и произнес:
- Боги дали людям равные права перед небом! Но кто сказал, что и в смерти мы не равны?! Я не знал, что смерть из нас двоих выберет его, но, всякий раз, как кто-то ударит меня, пусть знает, что я отвечу ударом! - с теми словами Геракл умолк, скрестивши руки.
Туманны и неясны для присутствующих были речи ребенка. Смутную угрозу прочли люди в его пылающем взоре. И тогда Амфитрион принял решение:
- Тебе извинительны горянные поступки - дитя не может контролировать себя, пока не станет мужем! Но твои силы - угроза окружающим. А посему ты отправишься в горы, где лишь голые камни да глупые овцы будут подвержены опасности от твоих ребяческих выходок.
Убегает тропа, змейкой скользя меж двух скал, уводит в дикий не примиренный с человеком мир, суровый и причудливый.
Клубится над перевалами густой туман, то открывая в разрывах влажного дыма тропу, то бездну, тянущуюся в бесконечность. А спуски круты и бесконечны.
Захлопал крыльями горный орел, с удивлением глядя с вершины утеса на маленькую фигурку, споро сбегающую вниз.
А мальчик, цепляясь за каждый выпирающий камешек или чудом проросший куст с почти лишенными зелени ветками, ловко перебирает ногами, спускаясь в долину.
Неприхотлива и проста жизнь пастуха, что гоняет отару по гористым холмам. Утром, пока овцы теснятся в загоне, выпустить каждую, ощупав бока. Животные к осени были толстые, с густой и волнистой шерстью - запустишь пятерню в косматый бок, а овца тычется в лицо розовым носом, вкусно дышит.
Труден и опасен подъем отары в горы - нелегок путь наверх, много животных гибнет, калеча ноги или, отстав, доставшись хищникам в добычу. Но уж когда достигла отара пологого склона, только и дел пастуху, что приглядывать за медленно передвигающимися животными. А взбунтуйся которая, лохматые добродушные псы с глухим лаем пригонят беглянку обратно.
Скоро Геракл приучился распознавать шум лавины, идущей с гор, каменистые уступы, способные разойтись под ногами бездонной трещиной. Узнал, чем грозит горный обвал, если не успел подняться с низины в горы. Знал и понимал многое в жизни отары, по походке и выражению глаз отделяя вдруг занедужившую овцу. Умел вскормить ягненка, оставленного бесшабашной молодкой. Приучился без дороги скакать на небольшого роста кониках, неказистость которых с лихвой компенсировалась умением поставить копыто именно на тот камень, что не сползет, не покатится, увлекая за собой всадника в пропасть.
Но больше всего полюбил Геракл свободу, словно разлитую по диким местам.
Неприметно протекали годы. Из мальчика Геракл становился взрослым. Но теперь до конца жизни, в тоске или печали, у Геракла был обвеваемый ветрами дом, в который можно вернуться. Среди раскатистого молчания гор он приучился быть один, не нуждаясь в собеседниках или друзьях. С жалостью и насмешкой помогая старому пастуху, Геракл привык ценить свою силу.
Был как-то вечер, когда старик, утомленный дневными заботами и пригнувшими спину годами, спал, укрывшись с головой шкурой курчавого барана. Овцы мирно дремали в загоне. Геракл задумчиво следил за взлетающими над костром искрами, звездочками летящими в темноте, чтобы через секунду погаснуть. Близилось время, означенное царем Амфитрионом сыну для воспитания: через месяц-другой, когда осенью погонят отары в долины в зимние стойла, придется Гераклу вернуться в Фивы.
Странным казалось юноше его будущее; не мог он представить, как ему и о чем говорить с людьми, как разделить заботы родных, до которых Гераклу совсем не было дела.
Скучной и тоскливой казалась юноше жизнь во дворце среди бесшумных услуг и дворцовых интриг, без которых не обойдется ни один обитатель царских покоев.
Отвращение охватило Геракла при мысли о будущей жизни рядом с родителями и братом.
Так ошибся Амфитрион. Рассчитывал царь, что жизнь среди величавых и вечно спокойных горных громад научат сына ко всетерпению и рассудительности. Но лишь чудаку, любовавшемуся игрой света и тени в ясные дни, кажутся горы средоточием мудрости.
Геракл, поселившийся в сердцевине вулкана страстей и насмешливого грохота хохочущих обвалов, научился лишь одному: вопреки ветрам, ливням и времени не склонять горделиво поднятую голову. Горы укрепили подростка, дали крепость и твердость мускулов и могучие плечи-горы, как и любой воспитатель, учащий ребенка только тому, что может и умеет сам, взрастили гордеца, привыкшего свысока смотреть на весь человеческий род.
Таким был Геракл в двадцать лет, привыкший рассчитывать лишь на себя. Волчица вскармливает волчонка - горы взрастили гранитный валун, прочный, но бездушный.
Вдруг две пичуги слетели к костру и, без опаски, запрыгали на хрупких лапках. Геракл хотел схватить ближайшую в горсть, но птичка увернулась, словно дразнясь, и косясь на юношу круглым глазом.
Пичуги, почти равные ростом, разнились лишь оперением. Одна была разноцветная, словно радуга после дождя, длинный стрельчатый хвост колыхался пышным султаном. Головку птицы украшал хохолок. Лапки, кокетливо окрашенные в розовый цвет, и тоже розовый клюв дополняли очарование.
Другая птица была поскромней. Ее серые перышки, раздуваемые ветром, топорщились, делая птицу похожей на шарик из пуха.
Птицы смело приблизились и устроились по обе стороны от Геракла.
- Отец твой богат, - молвила одна, - твои дни потекут в роскоши и богатстве. Лучшие девушки страны будут добиваться ночи любви с тобой! Пиршествами и щедростью ты сыщешь привязанность народа, и толпы зевак будут следовать за тобой, выпрашивая твои милости!
- Ты голым родился на свет! - молвила другая. - Боги не дали тебе ничего, кроме рук, ног и головы! В испытаниях и горестях пройдет твоя жизнь, но в подвигах ты завоюешь себе имя, проченное тебе Зевсом!
Дивился Алкид странным вещам: птицы не только говорили, а вроде бы поучали!
- Тебе не ведомо, но при твоем рождении великий Зевс дал клятву, что выполнишь ты свой долг перед небом, - проговорила серая птичка.
- Но зачем тебе выполнять чужие обещания? - изрекла другая.
Задумался Геракл, переводя взгляд с одной на другую незваную гостью. Изловчился, будто нагибаясь, чтобы лучше слышать, и сцапал пичуг, зажав в горсти, но стараясь не причинить вреда хрупким тельцам.
- А теперь, - приказал юноша, - выкладывайте по порядку. В молчании выслушал тайну своего рождения герой. Так же сурово узнал, что обязан пойти в услужение царю Эврисфею, властителю в Микенах.
- ...но лишь двенадцать подвигов ты совершишь во имя Зевса - и будешь свободен. Так повелели боги и Громовержец! - завершила рассказ серая пичуга.
- Свободен? - расхохотался Геракл. - Хотел бы я посмотреть на того, кто приказывать будет мне! - вскричал гордец.
- Ну, как хочешь! - рассердились пичуги и вмиг исчезли.
Рассердился Зевс, невидимый подслушивавший разговор. Выступил из темноты перед юношей.
Но не испугался герой мощной фигуры с развевающимися волосами и золотым венцом.
- Ты отныне можешь поступать, как хочешь! — сурово молвил Зевс.— Раз тебе наплевать на данное мною слово, живи сам! И не надейся на поддержку небес!
- О всемогущий! - запальчиво отвечал юноша. - Я не заставлю тебя краснеть за не сдержанную клятву - я пойду в Микены! Но не ради тебя - ради того, чтобы я смог себя испытать и носить имя «Геракл» по праву содеянного! Но даже небу я не позволю покушаться на мою свободу, принуждая делать то, что мне самому не захочется!
- Пусть будет так! - ответствовал Зевс.
И порешил уязвленный Зевс ни в коем случае, какие бы испытания не выпали на долю Геракла, не вмешиваться в его судьбу.
- Даже, если лютая смерть или страшная болезнь поразят гордеца, пусть же рассчитывает лишь на себя, как и хотел! - рассердился Громовержец.
А Геракл усмехнулся и потянулся к глиняному кувшину с кислым молоком. Зашевелился старик пастух. Протер глаза, просыпаясь.
- Что за шум мне чудился в полудреме? - спросил пастух юношу.
- Да так, Зевс приходил! - не отрываясь от крынки, ответил Геракл.
- Ну-ну, - пробурчал старик, - а весь сонм светлых богов не изволил к тебе пожаловать?
И, удивляясь странным фантазиям молодости, снова уснул, укутавшись в шкуру.
А Геракл, не сказавшись и не став дожидаться рас света, подхватил старый плащ и отправился вниз, в долину, у всякого встречного спрашивая путь в далекие Микены.
Но в дороге встретилась ему колесница, запряженная двумя старыми клячами: то царь Эврисфей, по наущению Геры, выслал гонцов за своим новым слугой и нарочно не дал добрых лошадей, желая Геракла унизить.
Чуть шевелились дряхлые кони, тяжко вздымались бока, сквозь шкуру, покрытую язвами и лишаями, проступили ребра.
Ничего не сказал Геракл. Лишь распряг лошадей, взвалил себе на спину и так, таща на себе коней, предстал перед Эврисфеем.
Ужаснулся, испугался Эврисфей такой нечеловеческой силе нового слуги - теперь он и сам всем сердцем желал поскорее избавиться от Геракла.