Назад / 1  / 2  / 3  / 4  / 5  / 6  / 7  / 8  / 9 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЧЕЛОВЕК  МЕЧА

...Воздух умеющий рассечь,
Красным пламенем горящий меч,
В грозные дни напряженных сеч
Удлиняющийся меч.
Для закалки того меча -
Так была его сталь горяча -
Не хватило холодных ручьев,
Множество пересохло ручьев!
Бывший во чреве дракона меч,
Гору способный с размаху рассечь,
Такой, что кинь в траву его -
Он траву сумеет зажечь...
Манас

Глава четвертая

1

Боль.

Боль ползет от локтя вниз по предплечью, давящим жаром стекает в кисть и изливается огненным потоком из кончиков онемевших пальцев. Потом боль медленно уходит, посмеиваясь - потому что болеть уже нечему. Нет пальцев, нет кисти, нет части правого предплечья.

Ничего этого больше нет.

Все осталось там, на турнирной площадке - и до сих пор у меня в глазах мерцает тот радужный полукруг, которым на мгновение стало лезвие изогнутого двуручного меча. Тогда я еще не успел понять, что произошло - только ощутил, что моя правая рука стала непривычно короткой и непослушной.

И небо, небо над головой моего соперника... оно слепо качнулось, метнув солнечный диск куда-то в сторону, когда я попробовал найти точку опоры...

И не смог.

Боли еще не было - она придет скоро, но не сразу - и вот я с недоумением смотрю то на быстро удаляющегося человека с большим мечом на плече, то на чью-то кисть правой руки, которая почему-то сжимает рукоять моего - моего! - Единорога, валяющегося рядом. Почему мой меч лежит в траве? Почему эти пальцы, вцепившиеся в чужой для них меч, подобно пауку в трепещущую добычу - почему они тоже лежат на траве?

Почему зеленая трава так быстро становится алой?!.

А потом наконец приходит боль и у меня темнеет в глазах...

...Сколько же времени прошло с того дня? Неделя? Месяц? Год? Столетие?.. Не помню. Время остановилось, жизнь рассечена мерцающим полукругом, и все скрыто туманной пеленой забытья и безразличия.

И боль.

Боль в руке, которой нет.

Как мне жить дальше?

И стоит ли - жить?

Взгляд мой невольно устремляется в тот угол, где на резной лакированной подставке, привезенной еще моим прадедом из Мэйланя, покоится наследственный нож-кусунгобу. Его я удержу и в левой руке. Его я удержу и в зубах. Потому что кусунгобу - не для турниров и парадных выходов в свет. Это пропуск Анкоров Вэйских на ту сторону. Одно короткое движение, слева направо или снизу вверх...

Я встал с постели. Покачнулся.

Устоял.

И долго смотрел на нож, разглядывая потускневшее от времени, но все еще острое, как бритва, лезвие. Потом медленно протянул руку.

Левую.

Рукоять, покрытая костяными пластинками, удобно легла в ладонь. Слишком удобно. Я подбросил кусунгобу и поймал его клинком к себе. Солнечный луч скользнул по стали, и нож словно улыбнулся, подмигивая и дразня меня.

"Ну что, парень, решился? Тогда ты будешь первым из Анкоров! Я уж заждался..."

Я задумчиво покачал нож на ладони.

- Придется тебе еще обождать, приятель, - невесело усмехнулся я в ответ, аккуратно кладя кусунгобу на прежнее место.

Нож разочарованно звякнул.

И ободряющим эхом отозвался с противоположной стены мой Единорог. Сквозняк, что ли?..

Повинуясь какому-то смутному порыву, я пересек зал и снял меч со стены. Прямой меч Дан Гьен. Фамильный клинок. Часть меня самого.

Держать меч в левой руке было несколько непривычно. А ну-ка, попробуем... тем более что тело меня слушается плохо, но все же слушается.

Для первого раза я замедлился и начал с самого простого. "Радуга, пронзающая тучи" у меня получилась довольно сносно, на "Синем драконе, покидающем пещеру" я два раза запнулся и остановился на середине танца, тяжело дыша. Конечно, усиленные занятия многое исправят, заново отшлифовав движения, но...

Мне и так было достаточно скверно, чтобы пытаться обманывать самого себя. Постороннему зрителю мои движения могли показаться почти прежними, но что-то было не так. Что-то неуловимое, настолько тонкое, что его невозможно было передать словами. И я чувствовал, что ЭТО, скорее всего, не удастся вернуть никакими самоистязаниями.

Хотя, может быть, дело в моем подавленном настроении?

Я хватался за соломинку.

Я еще раз исполнил "Радугу...", потом сразу перешел к очень сложным "Иглам дикобраза", скомкал все переходы между круговыми взмахами, до боли в деснах сжал зубы и рывком пошел на двойной выпад "Взлетающий хвост" с одновременным падением...

В дверях беззвучно возник мой дворецкий Кос ан-Танья, застыв на пороге и явно не желая меня прерывать.

Однако, я прервался сам. И сделал это с болезненной поспешностью. Я не хотел, чтобы Кос видел мой убогий "Взлетающий хвост", разваливающийся на составляющие его "иглы"...

Вот он и не увидел. Или увидел, но не подал виду. Ну что, Чэн Анкор, наследный ван Мэйланя, тебе от этого легче?

Нет. Мне от этого - тяжелее. Хотя, казалось бы, дальше некуда.

- К вам гость, Высший Чэн.

- Кто?

До гостей ли мне?!

- Благородная госпожа Ак-Нинчи, хыс-чахсы рода Чибетей.

По-моему, только Кос ан-Танья с его уважением к любым традициям мог научиться без запинки выговаривать полное имя той, кого я давно звал детским коротким именем Чин. Кос, да еще сородичи и земляки Чин из поросших лесом предгорий Хакаса. Ну, им-то сам бог велел, хотя бога их зовут так, что даже Кос себе язык свернет...

Нет, мне не стало веселей от прихода Чин. Чэн и Чин - так любили шутить близко знакомые с нами кабирцы. Ну что, Чэн-калека, улыбнись и отвечай бодро и спокойно, как приличествует воспитанному человеку!..

- Пригласи благородную госпожу войти.

Кос отошел в сторону, и почти сразу в дверях появилась Чин - слегка напряженная и взволнованная. А я на миг забыл о себе и просто стоял, любуясь ею, как любуются портретом работы великого мастера - только вместо резной рамы был дверной проем.

Черный облегающий костюм для верховой езды с серебряным шитьем на груди и рукавах лишь подчеркивал гибкость ее фигуры (многие в Кабире сочли бы ее излишне мальчишеской; многие - но не я). Вьющиеся каштановые волосы легко падали на обманчиво хрупкие плечи, и на лбу непокорные пряди были схвачены тонким обручем белого металла без обычных розеток с камнями - только еле заметная резьба бежала по обручу, и язык этой резьбы был древнее множества языков, на которых говорили, писали и пели в эмирате и окрестных землях.

Самый дорогой самоцвет мог лишь умалить ценность этого обруча - знака Высших рода Чибетей из Малого Хакаса; и самое дорогое платье не добавило бы маленькой Чин ни грана очарования.

И не спорьте со мной! Все равно я не стану вас слушать. Влюбленные и глупцы - безнадежны, как сказал один поэт, который не был глупцом, но был влюбленным...

Взгляд зеленых глаз Чин с тревогой метнулся ко мне - но тут она увидела Единорога в моей руке и, даже не успев сообразить, что рука - левая, тревога в ее глазах сменилась радостной улыбкой.

А я незаметно спрятал культю правой руки за спину.

- Я рада приветствовать вас, Высший Чэн, и вдвойне рада видеть вас на ногах и в полном здравии, судя по обнаженному мечу.

Она шагнула за порог и вновь остановилась, обеими руками держась за свою неизменную Волчью Метлу - словно инстинктивно отгораживаясь ею от меня и от того невозможного, небывалого ужаса, который теперь незримо сопутствовал мне.

- И я рад вам, благородная госпожа Ак-Нинчи, - раскланялся я в ответ, стараясь держаться к ней левым боком. И, помолчав, добавил:

- Я всегда рад видеть тебя, Чин. Пусть весь эмират провалится в Восьмой ад Хракуташа - даже корчась на ледяной Горе Казней, я буду рад видеть тебя, когда ты пролетишь надо мной, направляясь в Западный Край лепестков. Ну как, похож я на записного сердцееда?

- Как я на эмира Дауда, - усмехнулась Чин и аккуратно поставила свою Метлу в оружейный угол для гостей. А я, сам не знаю почему, опустил рядом с ее пикой Единорога без ножен - хотя обычно мой меч висел совсем в другом месте, чуть поодаль.

Вездесущий Кос уже успел в считанные секунды накрыть легкий стол, расставив в кажущемся беспорядке поднос со сладостями, фрукты в приземистых вазах, две пиалы тончайшего фарфора - в дверь сунулся было кто-то из слуг, но Кос ан-Танья глянул на него, и слугу как ветром сдуло - и теперь мой чуткий и замечательный дворецкий ставил на центр стола керамический чайничек с подогретым вином.

Белым, лиосским - судя по запаху. Интересно, когда это он успел его подогреть, не выходя из зала? И камин совсем холодный...

- Что нового в Кабире? - осведомился я, безуспешно пытаясь взять чайничек правой рукой.

Улыбка медленно сползла с губ Чин. Я заметил, что она старается не смотреть на мою искалеченную руку, но, против воли, взгляд Чин то и дело скользил по культе - и тогда пальцы девушки судорожно сжимались в твердые кулачки.

И боль, боль, плывущая в зеленых волнах ее глаз - не моя боль, чужая, но лучше бы - моя...

Я взял проклятый чайничек левой рукой и неловко разлил дымящееся вино в пиалы, пролив немного на скатерть. Горячие капли расплылись, образовав уродливые пятна.

За это время Чин пришла в себя и даже смогла заговорить.

- О, Кабир - большой и шумный город. В нем происходит столько нового, что о половине узнаешь только тогда, когда оно успело уже стать старым. Что именно тебя интересует, Чэн?

О да, деликатная Чин постаралась ответить как можно уклончивей и беззаботней. Ну что ж, каков вопрос, таков ответ...

- Меня интересует, нашли ли человека, который...

Я тоже помимо воли глянул на свой обрубок и перевел взгляд в угол, где располагались Волчья Метла и Единорог. Почему-то вид оружия не успокоил меня, как бывало обычно. Не так блестела сталь, не так лежал меч, не так стояла разветвленная пика.

Все было не так.

- Он... - Чин запнулась и поспешно отпила из своей пиалы. - Он скрылся. Мне Фальгрим и Диомед рассказывали, а суматоху на турнире я и сама видела, только не понимала ничего. Но нашлись люди, которые вроде бы заметили похожего человека в караване, уходящем в Мэйлань...

Она вдруг резко замолчала, поняв, что сболтнула лишнего.

Да, наверное, мне действительно не стоило бы этого знать.

Наверняка - не стоило. Но что сказано - то сказано.

- После его... э-э-э... его бегства в городе больше не случалось ничего необычного? - как можно спокойнее поинтересовался я. Проклятье, все время приходится следить за своими руками...

Чин нахмурилась и плотно сжала губы. Она явно колебалась. Но сделавший первый шаг обречен на второй.

- Трое убиты и два человека ранены за последние две недели. Раненые дали описание двоих... - она долго не могла подобрать подходящего слова, так и не нашла его и тихо закончила. - Но их так и не обнаружили.

- Это не он?

- Нет. Даже не похожи. И оружие совсем другое. Я не понимаю, Чэн...

На глаза ее вдруг навернулись слезы, и от недавней сдержанности не осталось и следа. Передо мной сидела просто испуганная и растерянная девушка, и мне хотелось утешить ее, защитить от всех и вся - если бы не я сам был причиной испуга Чин, не сумев защитить себя самого...

Кто бы меня утешил?! Я смутно подозревал, что в том, что могло бы меня хоть немного утешить, крылось что-то темное и страшное - едва ли не худшее, чем уже случившееся.

- Чэн, я не понимаю, что происходит! Как... как может держащий оружие пойти на такое?! Ранить, искалечить, а тем более - убить! За что? И - зачем?! Это не прибавит к его имени ни гордости, ни почета, да и само имя придется вечно скрывать! Я не понимаю... не могу понять... не могу!..

Она закрыла лицо ладонями, и слезой блеснул бриллиант в перстне на безымянном пальце правой руки. Руки. Правой... О Изначальный кузнец Джангар, неужели я навечно обречен с завистью смотреть на чужие руки?! Даже если это руки любимой девушки...

Руки... и я успокаивающе погладил Чин по плечу уцелевшей рукой.

- Не плачь, девочка. Люди, опозорившие свое право держать оружие, не стоят самой крохотной из твоих слезинок. Нет, не пугайся, я говорю не о себе. Возможно, я заслуживаю сочувствия или жалости, но позора нет на мне, и прошу тебя - не жалей Чэна из Анкоров Вэйских! Потому что может прийти день - и я стану недостоин жалости, но стану достоин позора. И в этот день перестанет саднить моя кисть, оставшаяся там, на турнирном поле. И созревший виноград моей жизни станет в этот проклятый день багряным и горьким вином завершения...

Ладони Чин медленно разошлись в стороны, и она совершенно по-детски уставилась на меня во все глаза - но недетскими были испуг и надежда в этом взгляде.

А я все пытался понять - что же я сейчас наговорил ей?! Слишком сумбурно все получилось, слишком порывисто и нелепо... Искренне говорил ты, Чэн Анкор Однорукий, но словно и не ты говорил... вернее, не только ты.

Кто говорил вместе со мной? Чьи слова походили на язык древних поэм безумного Масуда ан-Назри?

Кто предвидел страшное?..

...Хватит. Пора расслабиться.

- А сейчас, благородная госпожа, позвольте вас пригласить? - и я плавно махнул обрубком в тот угол, где стояло наше оружие.

Продолжение нас самих.

- Почту за честь, Высший Чэн. Но...

- Никаких "но", госпожа! Кто, кроме вас и лучше вас, может мне вернуть прежнее умение?

Чин внимательно поглядела на меня и молча кивнула.

И мы пошли к оружию.

Единорог словно бы сам скользнул в мою левую руку. И все же... Я никак не мог избавиться от чувства неполноценности. И заранее понимал - ничего не получится.

Поддаваться мне Чин не станет - я сразу же увижу и почувствую это. А в полную силу...

К тому же меня все время подмывало перебросить меч в правую руку.

И я сознавал - в какой-то момент, когда сознание уступает место мастерству, я не выдержу.

2

...Силуэт всадницы уже давно растворился в лиловых сумерках Кабира, а я все стоял у распахнутого окна, смотрел ей вслед и слышал - нет, не цокот копыт по булыжнику, но мелодичный перезвон оружия, звучавший, когда соприкасались мой Единорог и Волчья Метла Чин. Только в сегодняшнем танце я оказался слишком неуклюжим кавалером - и звон выходил не таким радостным, как прежде, срываясь зачастую на болезненное дребезжание...

Да и звучал-то он недолго. Мало того, что острие пики дважды замирало вплотную к моей груди - в довершение всего Чин удалось выбить взвизгнувший Дан Гьен из моей левой руки, а такого до сих пор не случалось никогда.

Никогда раньше.

Никогда...

Грустный вышел танец. Для обоих - грустный. Теперь-то я знал...

Знал, что отныне мой удел - грубая проза. Потому что поэзия поющего клинка мне более недоступна.

И Чин тоже поняла это. Не могла не понять. Не думаю, что сейчас ей намного легче, чем мне.

Впрочем...

Я стоял у окна и смотрел в сумерки, поглотившие маленькую Чин, которую родные и близкие друзья иногда называли Черный Лебедь Хакаса.

Я был ее очень близким другом.

3

...Фальгрим явно задался целью всерьез споить меня. Он был излишне весел и многословен, нарочито громко шутил (а голос у Беловолосого и так - о-го-го!), постоянно подливал мне вина и изо всех сил старался не смотреть на мою укороченную правую руку, прятавшуюся в провисшем рукаве халата.

За последние три дня я в полной мере успел оценить деликатность моих знакомых. Все были прекрасно осведомлены о руке бедного Чэна Анкора и все старались на нее не смотреть.

И я в том числе.

Только никому это не удавалось.

И мне - в том числе.

- Наливай! - бросил я просиявшему Фальгриму. - Ах, судьбы наши бренные, кто был - того уж нет... Подымем чаши пенные, как говорил поэт!..

Поднимать чашу можно любой рукой. И я пил, пил - заливая кровью виноградной лозы дорогой полосатый халат и мечтая опьянеть до беспамятства.

И - не пьянел. А посему слушал последние новости Кабира в громогласном исполнении своего приятеля - о предстоящей помолвке племянника эмира Дауда, Кемаля аль-Монсора Абу-Салим и благородной госпожи Масако Тодзи; о приемах и балах; о госте города - Эмрахе ит-Башшаре из Харзы, которому ехидный и острый на язык шут эмира Друдл Муздрый успел прицепить кличку Конский Клещ, и кличка действительно пристала к бедному Эмраху, как тот самый клещ к конской... - Фальгрим смеялся долго и со вкусом, после чего продолжил: о купеческом караване из Бехзда, принесшем совсем уж несуразные слухи; о...

Фальгрим все не умолкал, но я уже плохо слушал его, хотя это было и не очень-то вежливо. Два имени засели у меня в голове. Эмрах ит-Башшар из Харзы и Друдл Муздрый - шут, которого многие считали советником эмира Дауда. Впрочем, одно другого не исключало.

Я вспоминал странное поведение харзийца во время нашей первой встречи у башни Аль-Кутуна и после нее, вспоминал многозначительные намеки Друдла, обильно сдобренные нахальством... Оба они безусловно что-то знали - что-то, что отнюдь не помешало бы знать и мне!

Что?

Хотя... Я невольно покосился на болтающийся рукав. Что мне с этого знания, каким бы оно ни было? Все знание мира не стоило пяти обычных крепких пальцев...

Фальгрим перехватил мой взгляд - и осекся на середине фразы. Понял - зря, все зря. Зря пытался развеселить, отвлечь, напоить... Не казни себя, Беловолосый, не ты в этом виноват. А я и так благодарен тебе уже за саму попытку.

Лицо молодого лорда Лоулезского стало серьезным и суровым. Сейчас он был чем-то похож на собственный двуручный меч-эспадон Гвениль, стоявший позади Фальгрима у стены рядом с моим Единорогом. На мгновение мне даже показалось, что и мечи тоже беседуют друг с другом - разве что вина не пьют.

...Откуда у меня такие мысли? Спьяну, что ли? - так хмель меня сегодня не берет...

- Извини меня, Чэн, - неожиданно тихо заговорил Фальгрим, и его приглушенный бас напомнил мне рокотание отдаленного грома. - Я понимаю, каково тебе сейчас... а если не понимаю, то догадываюсь. Когда б я не проиграл ту проклятую рубку...

Он помолчал, двигая по столу свою опустевшую чашу. Чеканный дракон из серебра, обвивавший ее, подмигивал мне кровавым глазом.

- В Кабире поговаривают, что ты хотел свести счеты с жизнью, - глухо пророкотал далекий гром. - Я рад, что ты не сделал этого...

- Я еще сведу счеты, - криво усмехнулся я. - Только не с жизнью. Вернее, не со своей жизнью.

Фальгрим непонимающе посмотрел на меня и потянулся за узкогорлым кувшином.

Я и сам-то не очень себя понимал. Может быть, во мне проснулась кровь моих легендарных вспыльчивых предков из варварского Вэя, гибких и опасных, как клинки.

Кровь...

Алая кровь на зеленой траве.

- Гонец от солнцеподобного эмира Кабирского Дауда Абу-Салима! - возвестил объявившийся в дверях слуга - низкорослый крепыш с двумя боевыми серпами-камами за поясом.

- Проси, - махнул рукой Фальгрим, обрадованный тем, что столь скользкий и болезненный разговор был внезапно прерван.

Как ни странно, я тоже испытал облегчение. Кто утверждал, что больные любят говорить о своих болезнях? Или просто я - не больной?..

А какой я? Здоровый?!

Этого гонца я не помнил, но одевался он точно так же, как и любой гулям эмира - праздничный чекмень темно-синего сукна, подпоясанный алым кушаком, островерхая шапка с косицей гонца, остроносые ичиги на ногах... Ну, и непременный ятаган за кушаком.

И сам присланный гулям был так же бородат и черноволос, с тем же орлиным профилем, что и все гонцы эмира. Выращивают их специально для Дауда, что ли?..

- Великий эмир Кабира приглашает Фальгрима, лорда Лоулезского, к себе во дворец. Сегодня вечером состоится помолвка досточтимого Кемаля аль-Монсора Абу-Салим с благородной госпожой Масако Тодзи.

Гонец отбарабанил все это заученной скороговоркой, потом заметил меня - я еще при его появлении отошел к окну, - и поспешил продолжить:

- Вас, Высший Чэн Анкор, великий эмир также приглашает на торжество. Посланный к вам гулям не застал вас дома...

Он запнулся и неожиданно закончил:

- А из вашего дворецкого слова не вытащишь!..

Я сдержанно кивнул.

Когда двери закрылись за гонцом, отосланным на кухню, Фальгрим посмотрел в окно, обнаружил за ним то же, что и я - близкий к угасанию день - и перевел взгляд на меня.

- Ну что, Чэн Анкор Вэйский, пошли жениха с невестой смотреть? А то темнеть скоро начнет. Может, хоть там развеешься...

4

Пышная суета празднества, на которое мы с Фальгримом слегка опоздали, сразу же закружила меня, действительно давая возможность ненадолго забыться - и я с радостью окунулся в этот шумный водоворот, сверкающий шитьем одежд, ослепительными улыбками, полировкой клинков и чаш с искристым вином.

Я с искренней радостью приветствовал знакомых, стараясь не обращать внимания на бросаемые украдкой сочувственные взгляды; я раскланивался с дамами, говоря один комплимент за другим; я даже шутил, я был почти весел, суматоха лиц и приветствий вытеснила из головы тяжелые мысли - чего не смог сделать хмель вина, сделал хмель праздника.

Мгновениями мне казалось, что все вернулось на круги своя, что все - как прежде, и я сам - прежний обаятельный и галантный Чэн Анкор, душа общества... и ничего не случилось, словно и не было никогда разрубленного тела на кабирской улице, не было незнакомца с изогнутым двуручным мечом, не было неба, падающего на турнирное поле...

Не было!..

...Когда шум в зале внезапно стих, я даже не сразу сообразил, в чем дело, всерьез увлекшись беседой с крохотным Сабиром Фучжаном, умевшим на удивление легко управляться с огромным Лунным ножом Кван-до.

Оглянувшись, я понял, что близится кульминация сегодняшнего вечера. Гости уже успели освободить центр зала, в углу расположились толстые зурначи со своими дудками и согбенный старец с пятиструнным чангом - и теперь в кругу остались двое.

Племянник эмира Кемаль аль-Монсор - не по возрасту мощный и крепко сбитый юноша - и его невеста, стройная и легкая на ногу Масако из рода Тодзи.

И блики от огоньков множества свечей играли на безукоризненно отполированных лезвиях: узкой и длинной алебарды-нагинаты в руках госпожи Масако, и тяжелого ятагана - в руках Кемаля.

В руках...

Я мысленно одернул себя и стал с интересом ждать предстоящего танца в честь помолвки.

Наконец они поклонились друг другу: аль-Монсор - с неторопливым достоинством и сдержанной улыбкой, Масако Тодзи - низко и почтительно, тоже с улыбкой, но чуть лукавой.

А потом нагината госпожи Масако чуть дрогнула и неуловимым движением взлетела вверх, описывая двойной круг вплотную к замершему Кемалю. Замершему - да не совсем. Трижды раздавался чистый звон металла - это стремительный ятаган аль-Монсора слегка изменял траекторию клинка нагинаты. И тут же сам Кемаль сорвался с места - и жених с невестой закружились по залу в звонком, блистающем танце под пронзительные вскрики зурны и низкий ропот чанга.

Это было - Искусство.

Настоящее.

Дважды мелькало гибкое древко, и мерцающее лезвие нагинаты проходило впритирку к шелковой кабе Кемаля; и дважды пылающий полумесяц ятагана касался вышитой повязки, стягивавшей под грудью узорчатое кимоно госпожи Масако.

Через некоторое время упал на пол разрубленный пояс, и взвихрились освобожденные полы халата аль-Монсора - но в тот же миг одна из прядей черных волос Масако плавно легла ей на плечо и сползла вниз по широкому рукаву.

Жених и невеста улыбнулись друг другу, и танец продолжился. Некоторые гости, не выдержав, начали присоединяться, и зал наполнился звоном и топотом.

Прекрасная пара! Они были просто созданы друг для друга.

Как мы с Чин.

Раньше...

За моей спиной кто-то вежливо кашлянул.

Я обернулся. Передо мной стоял эмир Кабира Дауд Абу-Салим.

Собственной персоной.

- Приветствую тебя, Высший Чэн Анкор, - негромко произнес он, поглаживая окладистую завитую бороду, лишь недавно начавшую седеть. - За все время празднества мы с тобой так и не успели отдать дань приличиям, поприветствовав друг друга...

- Прошу прощения, великий эмир, что я не успел это сделать первым, - смиренно ответил я, склоняя голову. - Для меня большая честь быть приглашенным на этот праздник.

Кажется, я сказал это излишне сухо, а выдавить из себя соответствующую случаю улыбку и вовсе не смог - все, праздничный водоворот в моей голове смолк, и я вынырнул на поверхность таким же, каким был несколько часов назад.

Эмир чуть заметно поморщился.

- Я хочу поговорить с тобой, Чэн, - по-прежнему негромко, но уже другим тоном сказал он. - Здесь слишком шумно. Пройдем в мои покои...

- Как вам будет угодно, великий эмир, - еще раз поклонился я и почувствовал, что говорю не то и не так.

На этот раз эмир Дауд вообще не ответил, и мне ничего не оставалось, как просто последовать за ним.

5

В личных покоях эмира я бывал не единожды - Дауд любил приглашать к себе победителей турниров, а я частенько входил в их число - и всякий раз они поражали меня заново. Нет, не своим великолепием - да и не были они так уж подчеркнуто великолепны - а точным соответствием характеру и даже сиюминутному настроению эмира Дауда. Этого, знаю по себе, не так-то просто добиться, даже имея идеальных слуг. Впрочем, где они, эти идеальные - если не считать моего Коса...

Сейчас покои выглядели сумрачными и даже слегка зловещими. Большая часть свечей в канделябрах на стенах была погашена, и по углам копились вязкие серые тени, словно выжидая своего часа.

Огоньки оставшихся свечей блуждали по перламутровой инкрустации старинной мебели, будто открывая вход в какой-то иной, потусторонний мир. Это было красиво, но вместе с тем немного жутковато.

Хотя, казалось бы, недавно я сам собирался всерьез отправиться в этот запредельный мир теней. И ничего, не боялся... да и сейчас - не боюсь.

Эмир Дауд жестом указал мне на атласные подушки, разбросанные по всему покрывавшему пол ковру. Я послушно опустился на одну из них, а Дауд Абу-Салим устроился напротив, держась неестественно прямо.

Сперва мы немного помолчали. Я ждал, что скажет Дауд, а эмир, по-видимому, собирался с мыслями. Наконец он заговорил - и, признаюсь, от его слов я вздрогнул.

- Ты знаешь, что происходит в Кабире, - начал Абу-Салим без всяких предисловий.

Я не ответил. Я не был уверен, нужен ли здесь ответ, и если нужен - то какой?!

- Конечно, знаешь. И все знают. И я знаю. Но если всем это не нравится, то мне это ОЧЕНЬ не нравится. Как и тебе.

- Мне нравится, - горько усмехнулся я.

- Не перебивай без нужды. Потому что все гораздо хуже, чем ты полагаешь, - жестко сказал эмир, кивнув на мою искалеченную руку.

Это был первый человек, не старавшийся не замечать моего уродства.

- Что может быть хуже, сиятельный эмир?

- То, что это происходит не только в Кабире. Харза, Кимена, Бехзд, Дурбан... Короче, по всему эмирату и многим сопредельным землям. По нескольку случаев на каждый город, но этих городов довольно много...

Я напрягся.

- Вчера я говорил с Эмрахом ит-Башшаром из Харзы, - продолжил Дауд, глядя мимо меня. - У него погиб друг. Та сабля, что у Эмраха вместо пояса - память о покойном. Следы привели ит-Башшара в Кабир. И он, как и мы с тобой, пытается понять, что происходит. Только горяч не в меру, как и все харзийцы. Все нахрапом норовит... Говорил - хочет найти этих... людей. Если их можно так назвать.

Так вот в чем дело! А я-то думал... Мне на мгновение стало стыдно.

- Людей калечат и убивают, - так же жестко говорил эмир дальше. - Пусть - немногих. Ты согласишься, что твоя рука - это немного? И правильно сделаешь. Но мы не в силах положить этому конец. Мы - другие. Нам не понять, как оружием можно убивать. А они, те, кого мы ищем - такие, какие они есть. И, значит, часть из нас должна уподобиться им. Иного пути нет.

- Но это ведь невозможно! - растерянно выдавил я.

- Наши предки были способны на это, если верить легендам. Значит, это возможно. И Эмрах ит-Башшар хочет стать первым...

Дауд Абу-Салим надолго замолчал, и я не решался прервать его молчание. Я и так понимал, кем хочет стать отчаянный Эмрах и зачем ему это нужно. Ах, как я его понимал!..

- Я хочу, чтобы ты стал вторым, - наконец произнес эмир. - Хочу - и не могу приказать тебе. Но иначе при столкновении с Другими ты будешь... обречен.

- Я?! А почему - я?..

- Не перебивай меня! И выслушай до конца. Я допускаю, что Эмрах, побуждаемый местью за друга, действительно научится... - эмир все не мог произнести нужное слово. - И я даже допускаю, что он сумеет найти корень преступлений. Но я хочу, чтобы в этот момент рядом с ит-Башшаром был человек, способный не только на... опрометчивые поступки, но и на понимание. Иначе мы будем гасить огонь огнем. Тем более что у Эмраха наверняка найдутся последователи. Месть - болезнь заразная, вроде чумы...

- Да, заразная, - тихо согласился я. - Хуже чумы.

- Рано или поздно ты сам пришел бы к этому, - кивнул эмир. - Я лишь чуть-чуть подтолкнул тебя. Просто ты - один из немногих, способных устоять на грани. И... ты уже изменился. Разве ты не замечаешь?

- Замечаю, - хрипло проговорил я, не узнав собственного голоса, и откинул правый рукав халата, обнажая обрубок. - Но еще я замечаю и вот это... Не гожусь я теперь в герои. Один, без руки...

- Ты будешь не один. Поисками будут заниматься и другие, помимо Эмраха из Харзы и тебя. А высочайший фирман, обеспечивающий тебе содействие по всему эмирату - и кое-где вне его - я уже заготовил. Теперь что касается твоей руки...

Эмир как-то странно посмотрел на меня.

- Есть человек, которой берется помочь тебе, - закончил он.

Я почувствовал у себя за спиной какое-то движение и быстро обернулся.

Передо мной стоял шут.

Друдл Муздрый.

Плотный коренастый человечек, похожий на пустынного тушканчика, если можно представить себе тушканчика с непоседливостью хорька, нахальством портовой крысы и многими другими сомнительными для тушканчика достоинствами. Восьмиугольная фирузская тюбетейка чудом держалась на его бритом лоснящемся затылке, а многочисленные пятна на куцем шерстяном халате-джуббе говорили об обильных обедах, сопровождавшихся не менее, а то и более обильными возлияниями.

Крохотные глазки шута сверкали двумя черными маслинами, а между ними алела слива вздернутого носа; при этом луна его лица завершалась черной козлиной бородкой, немытой и нечесаной со дня сотворения мира.

Или еще раньше.

Таким стоял передо мной их шутейшество Друдл Муздрый, посмешище всего Кабира.

Со своим дурацким тупым кинжалом за поясом. И вдобавок с детским маленьким ятаганом, который таскал в последнее время.

- Поговори с Высшим Чэном, Друдл, - спокойно заявил эмир. - А я не буду вам мешать.

Дауд Абу-Салим неожиданно легко поднялся на ноги и беззвучно растворился в тенях.

6

Я выжидательно поглядел на шута. Друдл не обратил на мой взгляд ни малейшего внимания и поспешил плюхнуться на ту самую подушку, с которой только что поднялся эмир.

В руках у шута неизвестно откуда оказалось блюдо с ореховой пахлавой, и он мгновенно набил сладостями свой рот, растянувшийся до ушей.

По-моему, столько пахлавы не влезло бы и в седельный хурджин.

- Ты дурак, - Друдл для верности ткнул в меня толстым и липким пальцем. - Спорить будешь?

Я сперва поперхнулся, словно это в мой рот набили гору сластей, потом представил себя спорящим с Друдлом на предложенную тему и сам не заметил, как отрицательно замотал головой - отрицая непонятно что.

- Значит, договорились, - удовлетворенно подытожил шут. - Ты дурак. И я дурак. Давай поговорим, как дурак с дураком. Руку новую хочешь?

- Зло шутишь, Друдл, - вполголоса ответил я, чувствуя, как во мне закипает гнев.

- Это отвечает умный Чэн Анкор, - блюдо с пахлавой пустело прямо на глазах. - А что ответил бы дурак? Давай попробуем еще раз... Руку новую хочешь? Ну?!

- Хочу!

Я даже не успел сообразить, что отвечаю. И впрямь глупею...

Друдл швырнул пустым блюдом в стену и радостно заскакал на подушке, сплющившейся под его увесистым задом.

- Получилось, получилось! - заорал он на все покои, и я испугался, что сейчас сюда сбегутся слуги - спасать эмира от ночных демонов.

Я огляделся - на всякий случай - и пропустил тот момент, когда у Друдла объявилось новое блюдо.

С виноградом. С розовым гератским виноградом.

- Так, продолжим, - шут задумчиво пожевал одну ягодку, плюнул косточками в медную курильницу, не попал и досадливо скривился. - Переходим ко второй части наших дурацких размышлений! А меч ты новый хочешь? Красивый...

- Нет, - твердо отрезал я. - Не хочу.

- Почему? - осведомился шут, лихо объедая кисть винограда. - Была одна железка, будет другая...

Я мрачно усмехнулся.

- Меч - не железка, Друдл. Меч - традиция рода. Меч - продолжение меня самого. Дурак ты все-таки...

- Понятное дело, - легко согласился шут. - Я и не спорю. А ты кончай изображать грозовую тучу - свечи от страха погаснут. Ты лучше вот о чем подумай: меч твой - железный... Да знаю, знаю, что стальной - не умничай! Так вот, меч - железный, рука - живая... меч, как мы выяснили, это продолжение тебя самого... А рука?

- Что - рука? - тупо спросил я.

- Ну, рука - тоже продолжение тебя самого? Ты что, действительно дурак? За моей мыслью следить не успеваешь? Ну, живо отвечай! Рука - продолжение или не продолжение?!

У меня вдруг закружилась голова.

- Продолжение, - промямлил я. - А как же... это ведь рука. Живая...

- Выходит, что у тебя, Чэн-дурак, два продолжения? Одно - железное, а другое - живое?

- Выходит, что так, - обреченно согласился я.

А что мне оставалось делать?

- И одно продолжение - которое живое - тебе укоротили... Так может, нам для равновесия надо другую часть удлинить, а? Железную? Меч - железный, полруки - железные, а дальше - как раньше! И получится у нас...

- Не получится, - угрюмо возразил я, удивляясь, что вообще обсуждаю эту ненормальную идею с ненормальным собеседником. - Ты что, сам не понимаешь - пальцы, ладонь, запястье... Это тебе не просто кусок железа!

- А меч - просто кусок железа? - хитро сощурился Друдл, сдвигая тюбетейку еще дальше на затылок.

- Нет... меч...

- Слыхали, слыхали - продолжение тебя самого! Слушай, Чэн, по-моему, ты сам себе противоречишь! Вот уж воистину - все беды от ума!..

Друдл вскочил на ноги и заплясал вокруг меня, хлопая в ладоши и корча рожи, которым мог бы позавидовать полуночный людоед-якша.

- А у Чэна-дурака есть железная рука! - пел он противным фальцетом. - Есть железная рука - вот уж штука на века!

- Нет, - твердо заявил я. - Я в это не верю.

- Потому что умный, - сообщил мне пляшущий Друдл. - Был бы дурак - поверил бы. А в меч свой веришь?

- В меч верю.

- Значит, и в руку поверишь. Вот поглупеешь - и поверишь. - Друдл был непреклонен. - Да что я тебя, в конце концов, как маленького уговариваю?! Тебе это нужно или мне? Ты тут радоваться должен...

- Как дурак, - закончил я недосказанную мысль. - Всех дел-то - раз плюнуть. Сходить в кузницу к мастеру получше... Кто у нас из оружейников в Кабире верховодит? Ассатор иль-Убар? Или Мансайя Одноглазый? Сходить и заказать им...

- Нет, - Друдл вдруг стал ужасно серьезным. - Эти откажут. Они умные, а мы с тобой - дураки. Значит, нам кузнец вроде нас нужен...

- И кто же он такой? - поинтересовался я.

- Коблан. Коблан Железнолапый, - веско ответил шут. - Есть на окраине один такой кузнец...

- А почему именно Коблан?

Глава пятая

1

Если в чем-то Кабир и был единодушен, так это в том, что Коблан Железнолапый - кузнец со странностями. Причем со многими. Мастером-то он считался отменным, и даже, можно сказать, выдающимся - хотя оружие его работы и уступало по изяществу и тонкости внешней отделки изделиям того же Мансайи Одноглазого. Но...

В том-то и беда, что было еще это "но". Мало заказов принимал упрямый Коблан, да и те немногие, на которые соглашался, брал не у всякого - и дело было не в благородстве происхождения или увесистости кошелька заказчика. Насколько я знал от других, кузнец за всю его жизнь ни разу не сделал двух одинаковых или просто похожих клинков. А еще по неизвестным причинам он ужасно не любил узкие мечи вроде эстока моего дворецкого Коса ан-Таньи или того же Единорога; даже редкие в Кабире шпаги, столь популярные у заезжих гостей из далекого Фиона, заслуживали по мнению Коблана участи шампуров для шашлыка.

И то - шашлыка из тощих престарелых баранов. В лучшем случае.

В общем, на оружие, которое ему не нравилось, Коблан заказов не принимал. Даже если такое оружие должно было быть совершенно оригинальным и ни на что не похожим. А когда отвергнутый заказчик упорствовал и назначал двойную или тройную цену - Железнолапый, глядя упрямцу в глаза, скручивал спиралью штыри для городских ворот или звал дюжих подмастерьев, и те бесплатно выносили настойчивого клиента на свежий воздух.

Зато Железнолапый мог две недели кряду возиться с каким-нибудь кривым ножом, заказанным соседом-мясником, а потом взять за работу сущие гроши. Но это в том случае, если нож мяснику был действительно нужен. Причем - позарез.

В этом-то и крылась загвоздка. Оружейник Коблан делал только то, что было необходимо людям. Возможно, оружие, выходившее из-под его рук, выглядело не столь элегантно, как у Ассатора иль-Убара или Ахмета Кованый Ноготь (Мансайю я уже вспоминал), но зато это была именно та вещь, в которой нуждался заказчик.

Удобство и надежность. Главное - надежность. И предельная простота во всем. Ничего лишнего.

Пожалуй, Друдл дал мне и впрямь мудрый совет...

2

Так что на следующее утро после помолвки я стоял перед дверью дома Коблана Железнолапого - коня я отправил обратно вместе с сопровождавшим меня Косом - и не без некоторого волнения настраивался на предстоящий разговор с кузнецом.

Дверь, преграждавшая мне путь, была чрезвычайно большая, тяжелая и окованная полосами металла. Явно работа самого хозяина. Внушительная была дверь. Прочная. И надежная, как любое творение Коблана.

Вот только - зачем? Чтоб отвергнутые заказчики не ломились?

Пока я размышлял и колебался, дверь отворилась на удивление без скрипа, и на пороге возник молодой растрепанный парень в коротких холщовых штанах, просторной рубахе и кожаном фартуке, за которым торчал малый крис - кинжал с волнистым клинком и змеиной головой на рукояти.

Изумительной работы был крис. Не Коблановой ли?..

Подмастерье, похоже, узнал меня. Это не удивительно - в Кабире Чэна Анкора знают многие, и не только понаслышке. Но сейчас эта мысль почему-то не вызвала у меня привычного чувства удовлетворения.

- Проходите, пожалуйста, Высший Чэн Анкор! Я сейчас доложу устаду Коблану. Прошу вас...

Нет, подобострастия не было в голосе лохматого подмастерья, и это неожиданно успокоило меня. Я перешагнул порог, и мы пошли узким темным коридором, после чего подмастерье оставил меня в квадратной комнатушке без окон, все освещение которой составляли два немилосердно чадивших факела.

Мой провожатый удалился - видимо, докладывать кузнецу о моем прибытии, как и было обещано - а я уселся на обнаруженный в углу единственный (причем почему-то пятиугольный) табурет и принялся ждать.

Кстати, табурет оказался старым, но сколоченным на века. Неужели Коблан от нечего делать балуется плотницким ремеслом? Сомнительно...

Ждать пришлось довольно долго. Коблан, безусловно, не жаловал непрошенных гостей. Хотя, судя по рассказам, он и прошенных жаловал не больше. Чем дольше я сидел, тем жестче становился табурет и тем чаще я вспоминал Друдла, укрепляясь в мысли о собственной дурости. Прав был шут - дурак я и есть, с какой стороны ни глянь.

Я глянул с одной стороны, потом - с другой, с третьей, и это не улучшило мне настроения. Ладно, посмотрим еще, каким окажется этот Коблан. Если Друдл и насчет его не соврал...

Дверь, за которой исчез мой провожатый, открылась, и в проеме вырос почти голый детина в уже знакомом мне кожаном фартуке. Сперва у меня даже мелькнула мысль, что он отобрал этот фартук у подмастерья. Хотя нет - этот все же побольше, и фартук, и детина.

Все тело вошедшего поросло густой жесткой шерстью - ну, не шерстью, и не все, но сперва мне показалось, что все - и если на голове кое-где поблескивала седина, то в остальных видимых мне местах курчавый волос был безукоризненно черным.

Очень волосатым мужчиной был Коблан Железнолапый, и очень большим. Впрочем, и дверной проем был немалым, так что кузнец (а кто же еще мог стоять передо мной?!) в нем вполне помещался.

- Высший Чэн? - прокашлявшись, хриплым басом осведомился кузнец, и радушия в его голосе было столько же, сколько в рыке попусту разбуженного льва.

Я встал и поклонился, ощутив легкую боль в затекшем позвоночнике.

- А вы, я полагаю, устад Коблан... э-э-э...

Не договорив, я покосился на его руки. Нет, не руки - лапы. И если то, что я видел, не было обманом зрения - кузнец вполне заслуживал своего прозвища. Равно как и звания устада - мастера, имеющего учеников с правом на собственное именное клеймо.

- А то кто же? - хмыкнул Коблан. - Пошли...

И посторонился, пропуская меня вперед.

Спустя несколько минут мы оказались в просторной и довольно светлой комнате, только почему-то практически пустой. Крохотный резной столик на гнутых ножках, ковер на полу, приземистая тахта в углу - и все.

Ах да - на столике медный кувшинчик редкой красоты и две пиалы.

Кузнец молча наполнил пиалы и придвинул одну мне.

- Ну? - выжидательно и весьма неприветливо спросил он, когда я сделал пару вежливых глотков и поставил пиалу на стол.

Вино было не в меру крепким и горьким.

- Отличное вино, - кривя душой, сказал я. - Просто прекрасное.

- Таверна за углом, - отрезал Коблан, опускаясь на ковер и поджимая под себя мощные волосатые ноги. - Ты что, вино пить ко мне пришел?

Не могу сказать, чтобы начало разговора меня сильно обнадежило. Зато разозлило и вернуло самообладание.

- Дрянь у тебя вино, устад Коблан, - я сел напротив и дерзко ухмыльнулся в лицо кузнецу (вернее, в те островки, что выглядывали из океана бороды). - Напомнишь, я потом распоряжусь, чтоб тебе пару бочек тахирского муската доставили...

Кузнец глянул на меня уже более заинтересованно, а я острее почувствовал, в какое дурацкое положение попадаю.

- Вот, - я закатал правый рукав и показал Коблану обрубок. - Видишь?

- Вижу, - хмуро ответил кузнец. - Не слепой.

- И я вижу, - жестко сказал я. - Так вот, я снова хочу держать меч в этой руке.

- Как ты это себе представляешь? - осведомился кузнец после недолгого раздумья.

- Плохо представляю, - честно признался я. - Что-то вроде железной руки...

И осекся.

Кузнец окинул меня внимательным взглядом с головы до ног.

- Ты дурак? - поинтересовался он.

- Да, - неожиданно для себя самого подтвердил я.

- Похоже, - согласился Коблан. - И кто тебе такое присоветовал?

- Да так, - уклончиво ответил я. - Еще один дурак...

Кузнец сделал изрядный глоток из своей пиалы, встал и прошелся по комнате. Я почувствовал, что в горле у меня пересохло, и тоже поспешил поднести к губам пиалу. За прошедшее время Кобланово вино лучше не стало. Даже наоборот.

- Небось, Друдл? - внезапно спросил Коблан, останавливаясь прямо передо мной.

- Он самый, - выдавил я, подавившись вином.

Кузнец удовлетворенно хмыкнул и опять принялся мерять шагами комнату.

- Друдл, Друдл, Друдл Муздрый, - бурчал он в такт ходьбе. - Друдл... Самый злой язык Кабира. И про меня, небось, говорил, что я - дурак... Говорил или нет?

Я замялся. Сказать правду - обидится кузнец. Соврать - так все равно выплывет, рано или поздно. И вообще, не люблю я врать. Не люблю и не умею.

Я уже открыл было рот, чтобы сказать "да", но вместо этого просто кивнул.

Кузнец остановился посреди комнаты, немного подумал о чем-то своем; потом, видимо, пришел к какому-то определенному выводу и вернулся к столу.

- Если б соврал - выгнал бы я тебя, - доверительно сообщил мне Железнолапый. - В шею. А так - давай поговорим...

3

...В кузнице было очень жарко. В углу пылал горн, бросая во все стороны горячие красные отсветы. Другими источниками света служили: небольшое оконце под потолком и несколько горевших на стенах факелов. Двое подмастерьев усердно звенели большим и малым молотами, придавая замысловатую форму раскаленной, пышущей жаром полосе металла - видимо, гарде будущего меча.

Третий подмастерье орудовал мехами, раздувая горн - который и без того, на мой непросвещенный взгляд, горел достаточно хорошо.

По стенам на вбитых крюках были развешаны в образцовом порядке молоты, молотки, молоточки, зубила, клещи, щипцы и еще превеликое множество всяких инструментов, названия которых я не знал.

Пахло огнем (если огонь имеет запах), раскаленным железом и еще чем-то непонятным, но приятно возбуждающим.

Пока я с интересом осматривал кузницу, Коблан сделал мне нетерпеливый знак рукой, приглашая следовать за собой.

В противоположной от входа стене кузницы, в трех шагах от горна, обнаружилась еще одна, не замеченная мной ранее дверь. Кузнец открыл ее и, пригнувшись, чтоб не снести головой притолоку, вошел.

Я протиснулся следом.

Это было какое-то подсобное помещение, но мне на ум сразу пришли два слова: царство металла.

Здесь действительно простиралось царство металла. Чего тут только не было: просто полосы, бруски и листы стали, бронзы, меди и разных сплавов: старые и новые инструменты, целое и сломанное оружие, кухонная утварь, цепи, части оград... Все это изобилие было на удивление аккуратно рассортировано и разложено, так что рачительный хозяин наверняка мог без труда отыскать понадобившуюся вещь.

Коблан оглядел свой склад, неожиданно быстро запустил лапищу в ближайшую кучу железа и с грохотом выудил оттуда некий странный предмет - металлический цилиндр толщиной примерно с предплечье и длиной ладони в полторы, с двумя отверстиями - на торце и сбоку.

Для чего эта штука предназначалась и чему служила раньше - было абсолютно не ясно.

Похоже, кузнецу это тоже было не совсем ясно. Он повертел находку в своих поистине "железных" лапах, потом искоса посмотрел на меня.

- Может, лучше не руку? - с некоторой надеждой осведомился Коблан. - Может, что-то вроде... вроде этого? Будешь к предплечью пристегивать, в дырку меч вставлять - я тебе рукоять переделаю... Бесплатно. И быстро освоишься. А рука - дурость ведь сложная, и мороки с ней...

Я прекрасно понимал, что Коблан прав. И не исключено, что я и впрямь научусь работать Единорогом, закрепленным в этой штуке - я уже мысленно видел железный держатель, из которого хищно высовывается клинок Единорога, я уже продумывал некоторые изменения в сочетаниях выпадов и перемещений, я...

Ну что, шут Друдл Муздрый, кто из нас дурак?

Оба.

Оба дураки.

- Нет, мастер, - упрямо заявил я. - Засунь эту штуку... обратно в кучу. А мне рука нужна. Первосортная. Не хуже, чем мать с отцом сделали. Чтоб пальцы... и все такое.

Кузнец тяжело вздохнул, пробормотал что-то вроде: "И откуда он взялся на мою голову?!" - но отложил цилиндр в сторону и продолжил поиски.

Некоторое время он рылся в своих завалах, производя шума никак не меньше, чем лавина в горах Сафед-Кух, потом вдруг выпрямился и звонко хлопнул себя ладонью по лбу, оставив над бровями грязный отпечаток.

После сего странного ритуала, видимо, означавшего некоторое прояснение мыслей, Коблан шагнул в угол и склонился над пыльным массивным сундуком, которого я поначалу не заметил.

Железнолапый, как пушинку, поднял крышку - которая весила примерно столько же, сколько и я - зажег стоявшую рядом на полке свечу, спрятал кресало и принялся извлекать из сундука разные предметы совершенно непонятного предназначения.

Изящно выгнутые металлические желоба, отполированные до блеска или покрытые вытравленными узорами и золотыми накладками; чашки без ручек, зато с креплениями по бокам; плетения из стальных колец и тонкие пластины, больше всего напоминающие части верхней одежды...

Но - одежды из металла?!

Зачем?..

- Что это? - не удержавшись, спросил я у Коблана.

- Да сам толком не знаю, - искренне признался взмокший кузнец. - Еще от прадеда моего осталось. И ему - тоже по наследству перешло. Прадед говорил: эти штуки "доспехами" называются. Дескать, в старину люди их на себя надевали. Были вроде как любители этакую тяжесть на себе таскать...

Я подошел поближе и пригляделся к извлеченным из сундука "доспехам". Действительно, на многих металлических частях имелись кожаные подкладки или войлочный подбив, а также многочисленные ремешки и застежки, которыми все это, по-видимому, крепилось к телу.

Подняв выгнутый вороненый щиток, я приложил его к своей культе. Если бы кисть была на месте, щиток пришелся бы как раз впору.

"Вот если бы тогда, на турнире, была бы на мне такая штука - еще неизвестно, остался ли я тогда без руки!" - мелькнула у меня шальная мысль, и я уже совсем по-иному взглянул на эту груду железа.

Кажется, я начал понимать, зачем "доспехи" надевали на себя. Только что ж это тогда выходит?! Получается, что предки все время, при каждой Беседе, боялись остаться без руки, ноги или головы? Оружием плохо владели - или не доверяли со-Беседнику?!

Я вспомнил танец Кемаля аль-Монсора и Масако Тодзи. Одень их в доспехи, заставь бояться друг друга - что получится?!

Да ничего не получится...

- А теперь - смотри сюда, - прервал мои размышления Коблан.

Я поднял голову - и увидел.

Передо мной была железная рука.

Моя будущая рука.

4

Конечно, это была не рука. Это была перчатка, искусно сплетенная из мелких стальных колец, с пластинами на тыльной стороне. Пока я рассматривал перчатку, Коблан успел сложить доспехи в сундук, захлопнуть крышку и разыскать в очередной груде металлического хлама несколько гнутых штырей, которые засунул в большой карман своего кожаного фартука.

- Однако, с недельку повозиться придется, - объявил кузнец уже вполне по-деловому. - Завтра и приступим. Это время поживешь у меня, а после - увидим.

- У тебя? - удивился я. - Зачем? То есть, конечно, спасибо за приглашение, но...

- Вот и договорились, - перебил меня Коблан. - Ты же присутствовал при своем рождении? Ну, отвечай - присутствовал?!

И сам вопрос, и манера, с которой он был задан, сразу воскресили в моей памяти Друдла Муздрого. Я даже ощутил во рту вкус ореховой пахлавы... к чему бы это?

- Присутствовал, - покорно согласился я. - Каюсь...

- Вот и при рождении новой руки тоже должен присутствовать! Чтобы быть к этому причастным. Иначе... иначе она просто не станет тебя слушаться.

Похоже, Друдл был прав не только насчет меня, но и насчет Коблана. Оставалось надеяться, что два дурака все же сумеют найти общий язык.

И я согласно кивнул.

5

Итак, я временно переселился в примыкавший к кузнице дом Коблана Железнолапого, что стоял на окраине Кабира. Перебрался я сюда как-то легко и сразу - заехал к себе, предупредил ан-Танью, что я неделю или больше буду жить у кузнеца, и отправил вперед слуг со сменой одежды и несколькими бутылями тахирского муската - рука рукой, а свое вино пусть Коблан и пьет сам.

Так что ужинал я уже у Коблана. Семьи у кузнеца не было, а подмастерья ели молча, лишь изредка перебрасываясь самыми обыденными словами. Потом я встал, поблагодарил хозяина за ужин - действительно, сытный и вкусный - и прошел в отведенную мне комнату. Небольшую, правда, зато чистую и уютную.

Кровать, как и все в этом доме, не отличалась изяществом и была жестковатой, зато сколоченной на совесть. Отсутствие перин меня не смутило, и заснул я быстро - завтра предстоял большой день.

...Разбудил меня наутро сам хозяин дома.

- Вставай, Чэн! Пора за работу... - прогудел его голос у меня над ухом и я проснулся. Проснулся и выяснил две вещи. Во-первых, говорил Коблан, стоя в дверях - а казалось, что над самым ухом. Во-вторых, кузнец уже успел приготовить для меня одежду подмастерья: холщовые штаны, просторную рубаху и кожаный фартук с огромным карманом на животе.

Я был весьма благодарен мастеру, потому что сразу понял, как нелепо буду смотреться в кузнице в своей шелковой кабе - как павлин в конюшне - да и за сохранность моего щегольского наряда никто бы не поручился.

"Ну, что, Чэн-дурак, думал ли ты когда-нибудь, что будешь носить одежду подмастерья? - спросил я себя, беря в левую руку ножны с Единорогом и раздумывая над тем, куда бы их прицепить за неимением пояса. - Но, с другой стороны, - думал ли ты, что лишишься руки, согласишься с шутом и, признавшись в собственной дурости, явишься к Коблану Железнолапому заказывать себе железную руку взамен отрубленной?"

Нет. Не думал. Никогда ни о чем подобном я не думал. И меч в моей руке словно стал втрое тяжелее, оттягивая кисть - но почему-то не к земле, а чуть вперед, будто пытаясь увлечь за собой.

Куда? В кузницу? Ну что ж, пошли... хватит думы думать.

"И правильно! - неожиданно подтвердил внутри меня чей-то голос, похоже, принадлежавший Друдлу Муздрому. - Дуракам много думать вредно - так и поумнеть недолго!"

Я внял дельному совету, опустил меч на смятую постель и принялся одеваться. К счастью, одежда была не в пример проще той, к которой я привык, так что я управился с ней и одной рукой. Потом я снова взял Единорога - и заколебался.

Ну зачем он мне нужен в кузнице? Буду, как дурак... а без меча, значит, буду умный?

- Бери-бери, - посоветовал от порога молчаливо ожидавший Коблан. - Пускай тоже поприсутствует... чай, не чужой.

Я с недоумением посмотрел на кузнеца, а потом махнул рукой (той, укороченной) - мы, дураки, народ странный, даже друг друга не всегда понимаем...

6

Моя будущая рука лежала рядом с наковальней на старом потертом табурете - кажется, это на нем я сидел вчера, дожидаясь появления Коблана. Вокруг табурета были расставлены маленькие колышки на круглых блюдцах-основаниях, между ними натянуты веревки с множеством узлов и обрывков пергамента, напоминавших бумажные деньги для поминовения усопших предков; а по углам табурета горели четыре тоненькие свечи черного воска и плошка с маслом, где плавал крученый фитилек. Вот где пригодились пять углов!..

Несколько раз раньше мне доводилось присутствовать в кузнице при ритуале рождения клинка - правда, в самом конце этого ритуала, и недолго - но там все было по-другому. Да и то сказать, клинок ведь - не рука... и кузнецы там нормальные были, и заказчики...

Я повесил Единорога на один из свободных крюков, споткнувшись и отбив себе большой палец ноги о лежавший у стены двуручный гердан - тяжелую шипастую палицу с головой, подобной гигантскому кокосовому ореху. Судя по размерам гердана, орудовать им мог один лишь Железнолапый, и то сперва хорошенько хлебнув своего любимого вина.

В горне уже калились те самые штыри, которые Коблан вчера выкопал в своем "царстве металла". Я надеялся вскоре выяснить, что кузнец собирается с ними делать.

- Пока стой и смотри, - неприветливо распорядился Коблан. - Или можешь присесть. Если найдешь куда. Нет, лучше все-таки стой...

И тут же, напрочь забыв обо мне, он сунулся к горну, чуть не влез внутрь и немедленно обругал ленивого - на его взгляд - подмастерья за то, что тот слабо раздувал огонь. Меха зашумели более ретиво, Коблан хмыкнул, подкинул в горн угля, поворошил кочергой и еще раз обругал подмастерья - по-моему, просто так, на всякий случай.

Потом подошел к наковальне, некоторое время наблюдал за действиями двух других своих помощников (те колдовали над какими-то обрезками), слегка скривился, но ничего не сказал - дал им закончить и положить заготовку в горн.

После чего сказал им все - и очень подробно, с красочными отступлениями.

Отведя душу, мастер сам взялся за дело: с неожиданной для его телосложения резвостью ухватил длинные щипцы, стоявшие рядом с горном, запустил их в печь и ловко выудил один из штырей, раскалившихся докрасна.

Через мгновение штырь оказался на наковальне и кузнец, придерживая его совсем другими щипцами (и когда он успел их сменить?!), принялся методично постукивать средней величины молотком, придавая заготовке неведомую мне пока форму.

Когда металл начал тускнеть, остывая, Коблан сунул заготовку обратно в горн и выдернул вместо нее другую.

Это повторялось пять раз, после чего мастер выбрал себе молоточек из самых маленьких - в его лапах этот миниатюрный инструмент смотрелся смешно и неуместно - подозвал к себе того подмастерья, из-за фартука которого торчала уже знакомая мне змеиная головка волнистого криса, а потом уставился в мою сторону, словно только что обнаружив мое присутствие.

- А ты чего стоишь? - крикнул он с негодованием. - Ну-ка, бери клещи и давай!..

И я, Чэн из Анкоров Вэйских, наследный ван Мэйланя, почувствовал себя лентяем-подмастерьем, отлынивающим от работы и пойманным на этом мастером.

Я поспешно вскочил, схватил левой рукой клещи, протянутые мне одним из подмастерьев, и с третьей попытки неловко уцепил ими заготовку, помогая себе обрубком.

- Ближе, дубина, ближе к себе перехвати, - почти добродушно проворчал Железнолапый, и я послушно перехватил, чуть не уронив себе на ногу раскаленную заготовку.

- А теперь держи крепче, - Коблан поглядел на мои неумелые попытки, пожевал губами, словно собираясь и меня обругать для пущей убедительности, но промолчал - видимо, счел меня недостойным.

И они вдвоем с подмастерьем загуляли молотами по заготовке: Коблан - маленьким молоточком, а подмастерье - здоровенной кувалдой, опуская ее точно в тех местах, где указывал мастер.

Ну а я держал. Заготовка, как живая, рвалась из клещей, сами клещи отчаянно вибрировали - но я держал, до боли закусив нижнюю губу, не ощущая онемевших пальцев (и тех, что у меня были, и тех, которых не было), пока Коблан не перехватил у меня потускневший штырь кривыми щипцами и не сунул его обратно в горн, вынув вместо него другой.

И все повторилось сначала. Я держал, они били. Они - били, я держал.

И так - пять раз.

Пять раз. Пять мучительных вечностей, пять железных штырей, пять пальцев в руке...

Пять.

Пальцев.

Пять...

Пальцев.

Пять...

Понимание обожгло меня, как пламя горна - заготовку, я чуть было не закричал...

Но тут все закончилось.

И Коблан Железнолапый, мастер со странностями, объявил, что нам пора обедать.

Ему и всяким бездельникам и лентяям, имена которых он и произносить-то отказывается на голодный желудок.

7

То ли я проголодался, как никогда, то ли еще что, но обед у Коблана оказался ничуть не хуже, чем у меня - отменный плов по-дубански с желтым горохом, баранья густая похлебка-пити с острыми пахучими приправами и алычой, свежие фрукты, два сорта вина...

Первый сорт - Кобланова отрава; и второй - мой мускат из солнечного Тахира, который, кроме меня, почему-то никто не пил.

- Угощайся, устад, - я пододвинул оплетенную бутыль Коблану.

- Это в кузне я - устад, - Железнолапый с сомнением оглядел бутыль, опасливо поднес ее к губам и почти сразу же поставил на стол. - А за столом я - Коблан, и ты познатнее меня будешь. Хоть и молодец ты, - неожиданно признался кузнец, и я замер с набитым ртом. - Не всякий Высший, да к тому же однорукий, вот так сразу клещи схватит и к наковальне встанет. Не ожидал...

- И зря, - улыбнулся я. - Что с дурака взять?

Коблан ошарашенно вытаращился на меня, увидел, что я улыбаюсь - и вдруг оглушительно захохотал. Я не удержался и расхохотался вслед за кузнецом. Подмастерья, сидевшие в конце стола, робко захихикали, но их робость вскоре прошла...

Вот так мы сидели и смеялись - и угнетающее напряжение последних двух с лишним месяцев, минувших с того проклятого дня, постепенно отпускало меня. Я чувствовал себя прежним, чувствовал, что снова становлюсь самим собой - веселым Чэном, душой общества, легкомысленным и легковерным; таким, каким был...

Нет, не таким. Я обманывал сам себя и не мог обмануть до конца - значит, я уже был другим. Прав эмир Дауд. Многое во мне изменилось, и не только снаружи... Вот такие-то дела, Чэн-подмастерье!

Я пододвинул к себе бутыль с мускатом и чуть не опрокинул ее - до того легкой она оказалась. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что бутыль практически пуста. Я с уважением покосился на увлеченно жующего Коблана.

8

Дни сменяли друг друга, полыхал горн, висел в углу кузницы над шипастым Коблановым герданом мой Единорог, сам Коблан с подмастерьями громыхали молотами, я в меру сил помогал им - держал клещами заготовки, крутил ножной привод шлифовального круга, иногда брал в уцелевшую руку уже почти готовые фаланги стальных "пальцев", теплые после шлифовки - и надолго зажимал их в кулаке или по совету Коблана прикладывал их к рукояти своего меча.

У меня больше не возникало сомнений, нужно ли это. Понимал - нужно.

Металлическая рука рождалась у меня на глазах. С ювелирной точностью кузнец подгонял шарнирные сочленения, необходимые для будущих пальцев и запястья, и я только диву давался - как одинаково аккуратно он мог работать кувалдой и легким молоточком.

Это действительно был - Мастер.

И все это время древняя перчатка, сплетенная из стальных колец с пластинами, лежала на табурете, окруженном веревочными заграждениями; и ровно горели четыре тонкие свечи и одна плошка.

Перчатка ждала. Ждала своего часа.

И дождалась.

...Коблан извлек из горна уже готовую, закаленную и отпущенную, пышущую жаром "руку" и бережно опустил ее - нет, не в воду.

В масло.

С шипением "рука" окунулась в эту купель; поднялось облако густого, резко пахнущего пара. И когда "рука" вышла наружу - она тускло поблескивала, и капли горячего масла стекали с нее, как капли... капли крови!

Скелет.

Рука без кожи.

Мне стало зябко. В кузнице, у пылающего горна.

Мы с Кобланом встали с двух сторон над перчаткой, кольчатой кожей, отражавшей колеблющийся огонь свечей. Мы стояли друг напротив друга: он - с сочащейся маслом железной "рукой" в своих "железных" лапах, я - с обнаженным Единорогом в левой, заметно окрепшей за последнее время руке.

Потом Коблан протянул вперед металлический скелет руки, я перехватил меч за клинок - и блестящие пальцы коснулись рукояти протянутого мной Единорога. Мастер придержал меч второй рукой, и моя собственная ладонь легла сверху, смыкая искусственные пальцы на рукояти меча.

Капли масла срывались вниз и тяжело шлепались на ожидавшую своей очереди перчатку.

Было тихо, только гудело пламя в горне. Подмастерья встали за нашими спинами, касаясь узловатых веревок; подмастерья были такие же молчаливо-торжественные и серьезные, как и мы.

И раздался голос Коблана Железнолапого, странного кузнеца - словно еще одно пламя гудело в новом горне...

- Клянусь я днем начала мира, клянусь я днем его конца,
Клянусь я памятью Мунира, божественного кузнеца,
Клянусь землей и синим небом, клянусь водой и теплым хлебом,
Клянусь я непроизнесенным, последним именем Творца,
Клянусь...

...Коблан еще говорил, но я плохо разбирал - что именно, а когда эхо его голоса затихло под сводами кузницы, я с трудом разжал металлические пальцы и вернул меч на его крюк. Затем мы с Кобланом одновременно коснулись кольчатой перчатки, слегка продлив касание, и кузнец бережно извлек перчатку из четырехугольника свечей - погасив по дороге плошку.

Начиналась последняя стадия. Я уже знал, что мало натянуть перчатку, как кожу на скелет, - пальцы и кожа должны стать неразделимым целым.

И снова стучал молот, горел горн, плевался красными искрами раскаленный металл, шипело масло, горели свечи - на этот раз уже вокруг наковальни. Я видел, что Коблану неудобно работать, все время опасаясь задеть и сбить свечу; но я понимал - надо...

Наконец моя будущая рука - окончательно готовая, отполированная и соединенная с крепежными ремешками и застежками - снова легла на рукоять Единорога.

Теперь ритуальные свечи были длинными, толстыми и белыми - их должно было хватить на всю ночь. Мой узкий и прямой меч лежал на алтаре-наковальне в объятиях стальных пальцев, а над ним - точнее, над сжимавшей рукоять искусственной рукой - висел на цепи шипастый гердан Коблана.

Так было надо.

9

...Кузнец подтянул последний ремешок, застегнул пряжку - и я поднял к глазам свою новую руку.

Она была очень похожа на настоящую, только одетую в железную перчатку. И ее тяжесть непривычно оттягивала мне предплечье. Новая рука сидела прочно, удобно, не соскальзывала и не жала.

И вот тут мне захотелось немедленно вернуться домой, взять наследственный нож-кусунгобу и сделать то, на что я не решился в самом начале.

Я отчетливо представил себе, как выйду в толчею дневного Кабира, от которой я отвык, найду маленькую Чин и скажу ей:

- Здравствуй, Чин! Смотри, какая у меня есть новая замечательная рука! Хочешь такую же?..

Я даже не пытался сжать пальцы. Это были не мои пальцы. Это были вообще не пальцы.

Мертвый металл.

Мертвый.

Железная рука бессмысленным грузом висела на моей культе.

Во имя Восьмого ада Хракуташа, на что я надеялся?!

На чудо?..

Здравствуй, Чин... хочешь новую руку? Я теперь мастер, я вам всем могу сделать новые руки - и тебе, и Фальгриму, и эмиру Дауду, и милому проказнику Друдлу...

Хотите?!

- Обедать пошли, - как ни в чем не бывало буркнул кузнец, и мне захотелось изо всех сил ударить его по лицу.

Мертвой рукой.

Желание было острым и обжигающим, как только что закипевшая похлебка-пити.

- Пошли, пошли, - равнодушно повторил Коблан и уже от дверей добавил: - Домой чтоб и не думал возвращаться... Пошлешь за новой одеждой и вином. И вот что... почаще клади ЕЕ на рукоять меча. Понял?

Я уронил руку и услышал долгий и чистый звон.

Глава шестая

1

...Где я? Зачем? Что это?!

Нет!!! Нет...

Я проснулся в холодном поту и сел на кровати. Я еще не вполне отличал кошмар от яви, и потому поспешно зажег свечу и уставился на проклятую железную руку. Она была на месте, и пальцы ее, как обычно, были холодны и неподвижны - как и полагается металлическим штырям, закрепленным в хорошо смазанных шарнирах и обтянутым кольчужной перчаткой...

Стоп! Ведь вчера вечером я, кажется, снял ненавистную руку... Точно, снял. А теперь она снова на мне. Как присосавшийся к живой плоти огромный паук. Как же так? Я ведь помню...

Или не помню?

С вечера я опять сильно напился... да, напился, поскольку теперь мне это удается без труда. Я хочу напиться - я пью - я напиваюсь. Вот так-то. Только вина мне для этого нужно все больше и больше... Даже Коблановой отравы.

Итак, я напился, и меня до сих пор покачивает, и голова гудит, и язык во рту сухой и шершавый, как наждак, и хочется пить... пить... ох, как пить хочется!..

На столе - кувшин. Что в нем? Не знаю. Не помню.

Я с трудом встаю с кровати, на негнущихся ногах делаю два-три шага к столу и тяжело наваливаюсь на него всем телом. Стол - крепкий. Он выдержит.

Выдержу ли я?

Стою так некоторое время. Голова по-прежнему кружится. Мне плохо. Мне очень плохо.

Очень плохо мне!

И не только от вина...

Пробую моргать. Получается, но как-то не так, как раньше.

Пробую поднять кувшин. Получается, но с трудом.

Пробую содержимое кувшина. Не упасть бы...

Только бы не вино!

Вода!..

Холодная и чистая.

Я пью, пью, пью - я очень долго пью - а потом выливаю часть благословенной влаги себе на голову. И стою мокрый, выяснив, что заснул, не раздеваясь...

Оставляю немного воды про запас - скоро я обязательно снова захочу пить.

Полегчало.

Немного.

Я отталкиваюсь от стола и валюсь на кровать, чудом не промахнувшись. Подушку - повыше. Вот так. Голове должно быть удобно кружиться - иначе она обижается и начинает куда-то падать...

Итак, на чем мы остановились?

Вчера я напился. В очередной раз. Все заволокло хмельным туманом, и в какой-то миг мне показалось, что я смогу наконец сжать пальцы своей железной руки - и, как последний идиот, я принялся колотить этой рукой в стену, пытаясь заставить упрямые пальцы сжаться в кулак.

Боль от ударов тупо отдавалась в культе, а я все уговаривал себя, что это болят костяшки несуществующих пальцев... нет, это болят мои железные пальцы, безвольно врезаясь в стену и выбивая из нее куски штукатурки...

Я чуть было действительно не поверил в свой пьяный бред. Протрезвев на мгновенье, я со страхом и надеждой взглянул на...

Увы, меня ждало горькое разочарование. Просто от ударов о стену пальцы немного согнулись - и в этом не было ничего удивительного.

А я-то вообразил...

"Кажется, я начинаю сходить с ума", - подумал я тогда. И это была не первая мысль подобного рода.

А потом хмель обрушился на меня с новой силой, и ярость вернулась вместе с ним - но не та, чуть ли не веселая ярость, когда я повторял про себя - могу, могу!.. нет, другая, злая и черная ярость овладела мной - и я сорвал проклятую железку, бросил на пол и долго, с остервенением, пинал ногами, больно ушибая пальцы босых ног - и после лежал и плакал, плакал навзрыд, как ребенок, у которого отняли любимую игрушку...

И сам не заметил, как уснул.

Меня мучили кошмары. В них стальная рука оживала и начинала тянуться к моему горлу; я боролся с ней, но силы были неравны - перепуганный калека против взбесившейся стали, одержимой манией убийства - и холодные пальцы сжимались у меня на шее, разрывая кожу кольчужными кольцами, все глубже погружаясь в тело, прерывая дыхание...

Я проснулся, когда дышать стало уже совсем нечем, и понял, что умираю.

И проснулся еще раз.

...Что это было? Пляска винных духов? Но тогда почему рука снова на месте? Вот из-за чего мне снились кошмары - это она мстила мне, на мою ненависть она отвечала своей, нечеловеческой! Она сама вернулась ко мне... сама...

Это бред. Это действительно бред - только теперь похмельный. Так и впрямь недолго свихнуться... Это же просто кусок металла! Как он может ненавидеть и мстить, как он может вернуться?! Все гораздо проще - пока я спал, зашел Коблан или кто-то из его подмастерьев и пристегнул валявшуюся руку на место.

Скоты! Жалкие, возомнившие о себе скоты! - и громила-кузнец с его недоумками-учениками, и придурок-шут, всласть поиздевавшийся надо мной - он, видите ли, в свите великого эмира и ему поэтому все дозволено!

Чертов дурак! Заманил в ловушку...

А я, я сам, поверивший шуту - я не дурак? Дурак. Дурак и есть. Ду-рак, ду-рак, ду-рак...

Нет уж, отныне я поумнел. Пусть Друдл Коблану свои сказки рассказывает.

Голова раскалывалась, но уже почти не кружилась. Я понял, что заснуть мне не удастся. Встал с кровати. Подошел к столу и опустился на весьма кстати подвернувшийся стул. Сделал пару глотков из кувшина. Опять полегчало, но ненадолго.

Я тупо обвел взглядом комнату, мельком отметив штукатурку на полу; завершив осмотр, остановил взгляд на столе и обнаружил на нем Единорога без ножен.

Только ты, дружище, у меня и остался... Все остальные предали однорукого Чэна - и задира Фальгрим, и эмир Дауд, и злой шутник Друдл Муздрый, и угрюмый Коблан, и Чин Черный Лебедь, и даже мой дворецкий Кос ан-Танья - который, как я думал раньше, в принципе не способен на предательство... как и Чин, как и Фальгрим, как и угрюмый кузнец Коблан...

Железная перчатка помимо моей воли легла на рукоять Единорога. Приучили все-таки, гады!

Ну и ладно. Пусть...

И все же я не понимаю - зачем?

Зачем им это нужно?..

2

...Вначале все шло более или менее нормально. Насколько нормальной может быть жизнь однорукого калеки с мертвой железкой на культе; жизнь в чужом доме; жизнь, которую и жизнью-то назвать трудно.

Так - существование.

Но тем не менее, ничем особенным мое существование в доме Коблана поначалу отмечено не было.

Мне было все равно. Я равнодушно клал ладонь железной руки на рукоять Единорога, ничего при этом не ощущая, кроме смутного раздражения. Иногда я забывал это делать - и тогда мне вежливо напоминали. Я согласно кивал, вновь неловко пристраивал мертвые пальцы на рукояти меча и шел дальше. Или продолжал стоять. Или сидеть. Или лежать.

Чаще - лежать.

Я лежал, и мыслей не было, и чувств тоже почти не было - но что-то все же во мне оставалось, потому что все чаще я думал об оставшемся дома ноже для одного-единственного ритуала.

О пропуске на ту сторону.

"Кусунгобу лежит на пороге двери, ведущей в рай".

Где это я слышал? Или читал?

Не помню.

Мне было плохо. Может быть, в раю будет лучше?..

3

В тот день я, наконец, решился. Не с самого утра - уже ближе к вечеру.

Я нашел Коблана в кузнице, деликатно тронул его за плечо левой рукой, и, когда кузнец обернулся, без всякого выражения сказал:

- Мне пора, Коблан. Я возвращаюсь домой.

И пошел к выходу.

Кузнец неожиданно оказался передо мной, загораживая путь. Он был вежлив, но настойчив. И почему-то старался не смотреть мне в глаза.

Потом я понял - почему. Но потом было поздно.

А тогда было еще не поздно. Но я этого не знал. Я согласился, что на улице уже в самом деле темно, и дом мой неблизко, и лошади у меня под рукой нет, и...

Я согласился, что и впрямь могу подождать до утра, проведя еще одну ночь в доме Коблана.

Это ничего не меняло - я ведь уже решил.

Спал я спокойно - как человек, сделавший свой выбор.

С рассветом я встал, кое-как облачился в свою привычную одежду - сидела она не так, как следовало, но это не имело никакого значения - прицепил к поясу ножны с Единорогом и направился к двери.

К двери моей комнаты.

А дверь оказалась заперта.

Еще не понимая, что происходит, я начал стучать - сначала здоровой рукой, а потом - железным придатком. Долго никто не появлялся. Наконец за дверью послышались неторопливые грузные шаги хозяина дома. Шаги остановились перед дверью, но открывать Коблан явно не торопился.

- И чего тебе не спится в такую рань? - сонно пробормотал он.

- Это мое дело. Мне пора домой, - потребовал я. - Открывай!

Некоторое время Коблан молчал.

- Не-а, не открою, - сообщил он после долгого раздумья. - А то ты и впрямь домой пойдешь.

- Вот именно! Открой немедленно! - во мне постепенно начинало закипать раздражение. - Я должен вернуться домой!

- Ничего ты не должен, - зевая, возразил из-за двери кузнец. - А если и должен - то мне. Во-первых, должен у меня в доме жить - это раз. Во-вторых, за руку твою железную да за работу мою тяжкую - это два будет. Так что сиди тихо и не буди меня.

- Сколько я тебе должен? - как можно более ядовито поинтересовался я. - За руку бесполезную? Сколько, кузнец? Устад! - в последнее слово я вложил уже откровенное презрение.

Но Коблан не обиделся и не открыл дверь, как я рассчитывал.

- Вот когда польза от руки появится - тогда и поговорим, сколько кто и кому должен, - отозвался он по-прежнему равнодушно. - А дома у тебя Иблиса с два от руки польза будет. И тогда мне моих денежек не видать. Так что кончай орать и иди упражняйся. Вот как сожмешь железные пальцы - выпущу и плату соглашусь взять. А до того - сиди. Кормить буду, поить буду. Отхожее место сам знаешь где - и не мешает, и под боком, и не сбежишь...

Действительно, оное место находилось в глухом дворике, куда был выход прямо из моей комнаты. Сам дворик был обнесен глинобитным глухим дувалом в три моих роста, и сбежать оттуда можно было лишь через... в общем, никак.

- Так что чем быстрее меч в новую руку возьмешь - тем быстрее домой вернешься, - философски закончил Коблан, и его шаги удалились с прежней неторопливой весомостью.

Поначалу я не поверил собственным ушам. Меня, Высшего Чэна Анкора, одного из наиболее известных и знатных граждан Кабира да и вообще эмирата - меня запер у себя в доме свихнувшийся кузнец?!

...Впрочем, в этот факт вскоре пришлось поверить. Через час двое подмастерьев принесли мне завтрак. Едва заслышав звук отодвигаемого внешнего засова, я поспешно поднялся со своей кровати, на которой пребывал в полном унынии - но подмастерья спешно опустили на пол у порога поднос с едой и успели скрыться за дверью, прежде чем я пересек комнату. Лязгнул засов, я от злости пнул ногой безвинный поднос и в бессильном возмущении замолотил в дверь руками.

После железной руки на двери оставались уродливые царапины - но не более...

4

Поначалу я пытался уговорить Коблана, ежедневно заходившего ко мне в комнату. Кузнец внимательно выслушивал все мои гневные тирады, а затем садился к столу и начинал вещать нечто туманное, наводящее на мысли о том, что Коблан действительно малость тронулся, а теперь пытается заодно свести с ума и меня.

Я плохо слушал его, поскольку голова моя была занята совсем другим. Тем не менее, надоедливый и навязчивый, как жужжание мухи - только очень большой мухи! - голос Коблана все же проникал в мое сознание, и я помимо воли отмечал, что кузнец говорит что-то о "живой стали", о духовной связи человека с его оружием и о том, что если очень захотеть, если поверить...

Я не знаю, было ли это отрывками из древних трактатов, изложением старинных легенд или бреднями самого Коблана - но только после каждой такой "беседы" кузнец брал мою мертвую руку своей лапой и сжимал металлические пальцы на рукояти моего Единорога.

Надо сказать, что разжать их потом левой рукой мне всякий раз стоило немалых усилий.

Кузнец уходил, тщательно запирая за собой дверь, а я вновь оставался один, и мысли мои путались, в голове роились странные, дикие образы, и временами я начинал думать, что кузнец в чем-то прав, и я даже пытался - честно пытался! - сомкнуть холодные пальцы... и, естественно, у меня ничего не получалось.

Верю? Не верю?

Все было намного проще. Пальцы, вне зависимости от моих веры и неверия просто не могли сжаться - мертвые, бессмысленные куски железа...

5

...На пятый день мне в голову пришла чудовищная, но вместе с тем совершенно очевидная мысль. Вернее, даже две чудовищных, но оттого вдвойне очевидных мысли.

Во-первых, я обратил внимание, что довольно часто мне приносят мои любимые блюда - а что я люблю, знали очень немногие, и это существенно сужало круг возможных пособников Коблана; кроме того, эти блюда были приготовлены так, что круг сужался до одного-единственного человека: моего дворецкого Коса ан-Таньи.

Повара я в расчет не брал.

Это было невозможно. Но это было именно так.

Во-вторых, я вдруг вспомнил о принятом пять дней назад решении. Конечно, здесь у меня не было кусунгобу - но я подумал, что Тот, кто ждет меня в раю, не обидится, если на пороге двери, ведущей к нему, на этот раз будет лежать не ритуальный нож, а мой меч Дан Гьен по прозвищу Единорог.

Но, кажется, Тот, кто ждал меня в раю, все же обиделся - потому что, когда я взял меч в левую руку и медленно поднес его лезвие к горлу, я понял, что не смогу.

И никто на моем месте не смог бы!

Не для того был выкован несколько поколений тому назад Единорог, как и другие фамильные мечи Анкоров Вэйских, чтобы лишать жизни своего нынешнего владельца. Чтобы оборвать Южную ветвь рода Анкоров.

Рука моя предательски задрожала, и я опустил меч. Нет, смерти я не боялся - мне уже нечего было терять; но ЭТО было выше страха смерти и острее желания уйти.

Я мог уйти - но не так.

И я понял, что Тот, кто ждет меня в раю (или еще где-то - не знаю!) пока не хочет меня видеть.

Я покорился.

Я больше не делал таких попыток.

6

...На девятый день (или это был десятый?.. не помню...), когда Коблан в положенное время явился в мою темницу, чтобы продолжить свои до смерти надоевшие душеспасительные беседы, я заявил ему, что у меня есть высочайшее поручение эмира Дауда, что имеется специальный фирман на мое имя, и что если кузнец немедленно не выпустит меня, то будет считаться государственным изменником со всеми вытекающими отсюда последствиями.

После чего, не обращая внимания на несколько оторопевшего Коблана, я упал на кровать, отвернулся лицом к стене, и одно ухо закрыл здоровой рукой, а другое плотно прижал к подушке - чтобы не слышать больше Коблановых бредней.

Некоторое время Коблан молчал или говорил достаточно тихо, чтобы я его не слышал. А потом я приоткрыл одно ухо и до меня приглушенно донеслось:

- Не знаю, не знаю... Спрошу у Друдла - а там посмотрим...

7

На следующее утро дверь распахнулась, и в комнату влетел сияющий Друдл, размахивая каким-то объемистым свитком. Со всего маху шут бухнулся мне в ноги, проехав при этом по полу пару локтей и чуть не сбив меня.

- О великий и мудрейший дурак Чэн Анкор из столь же славного рода Анкоров Вэйских! - гнусаво заорал шут, продолжая вертеть у меня перед носом своим свертком. - Дозволь вручить тебе высочайший фирман солнцеподобного эмира Дауда, дабы ты в своей несказанной дурости использовал его по назначению, - тут Друдл почему-то сделал паузу, - и выявил всех наигнуснейших врагов славного Кабирского эмирата!

Вопя все это, шут принялся разворачивать принесенный сверток. Он разворачивал и разворачивал, во все стороны летели какие-то рваные и грязные тряпки, лоскуты кожи, куски тончайшей узорной парчи, обрывки шелка - они устилали уже весь пол вокруг Друдла, и им, казалось, не будет конца.

Тем не менее, изрядно потрудившись, Друдл все-таки добрался до вожделенного содержимого и с радостной улыбкой вручил мне небольшой пергаментный свиток, запечатанный личной печатью эмира Дауда.

Я сломал печать и пробежал текст глазами. Все было верно: подателю сего, Чэну Анкору Вэйскому, предписывалось оказывать всяческую помощь и содействие на территории всего Кабирского эмирата, а также вассальных княжеств и дружественных государств.

Внизу стояла хорошо знакомая мне подпись великого эмира Дауда Абу-Салима.

Пока я читал, шут заглядывал мне через плечо, так что я был уверен, что он тоже успел ознакомиться с содержанием фирмана. Если не ознакомился до того...

- Ну что, съел? - злорадно осведомился я. - В смысле - прочитал?!

- Не-а, - расплылся ужасно довольный шут, - я читать не умею! А чего там написано? Небось, что ты, Чэн - дурак? Так об этом писать необязательно, это и так все знают. А кто не знает - тому я расскажу. Устно

Я попытался удержать себя в руках. Если быть точным - в одной руке.

- Зови кузнеца Коблана! Здесь написано, чтобы все жители Кабирского эмирата оказывали мне содействие. И я требую, чтобы меня отсюда выпустили! Немедленно!..

- А зачем, собственно? - поинтересовался шут. - Тут тебя кормят, поят, содействие всяческое оказывают, делать ничего не надо - знай себе руку упражняй...

Он неожиданно подпрыгнул и подмигнул мне.

- Как у Чэна-дурака есть железная рука, - пропел он, кривляясь, - и содействие Коблана пить вино из бурдюка! Зачем тебе отсюда уходить?

- Великий эмир поручил мне расследование. Да ты же сам не хуже меня об этом знаешь! - я сам удивлялся, зачем я говорю все это Друдлу.

- И как ты собираешься расследовать? - не унимался дотошный Друдл. - Покойничков расспрашивать? Следы по ночам искать?

- Кроме покойничков есть еще и живые! - огрызнулся я. - И вообще, раз приказано оказывать мне содействие - вот и содействуй! Зови Коблана - и выпускайте меня отсюда!

- Содействие - это правильно, - с воодушевлением подхватил шут. - Вот мы и станем тебе содействовать. Ты будешь здесь сидеть и расследованием руководить, как главный дурак - а мы с Кобланом будем содействовать и твои поручения, как меньшие дураки, исполнять. Вот и получится у нас отличное дурацкое расследование!

Я почувствовал, что неудержимо багровею.

- Так что сиди тут, - продолжил Друдл, - и руководи. Рука у тебя теперь есть - железная, между прочим - вот и будешь ею водить: туда-сюда, туда-сюда... То есть Руко-Водить. Вот. А руководить ты можешь и отсюда - для твоей же безопасности. А то в городе у нас неспокойно - недавно еще двоих мертвеньких нашли, и третьего, живого, но однорукого, вроде тебя. Теперь Коблану работы прибавится - вторую руку ковать!

Моя левая ладонь нащупала стоявший на столе массивный подсвечник.

- Ну так к кому пойти, о чем спросить? - невинно осведомился шут. - Давай, руко-води!

Я изо всех сил запустил в него подсвечником. Друдл легко увернулся и, строя омерзительные рожи, выскочил в дверь.

Послышался звук задвигаемого засова... родной и до боли знакомый.

8

В тот же день я сунул фирман под нос Коблану. Коблан долго читал, шевеля губами, потом вернул мне фирман, некоторое время думал и, наконец, поинтересовался:

- Тебе чего-нибудь принести?

И вот этого издевательства я уже не выдержал. Ну ладно - шут... Но - Коблан?!

И я ударил кузнеца Коблана. Ударил правой, железной рукой. Наотмашь. Изо всех сил. По лицу.

И попал.

Коблан покачнулся, удивленно посмотрел на меня, затем поднял руку к лицу, отер кровь с рассеченной скули и с недоумением уставился на свои покрасневшие пальцы.

Я сделал шаг к двери.

И тут кузнец Коблан взревел, как... как я не знаю кто, и я почувствовал, что попал под ногу слону, что еще немного - и у меня сломаются ребра, причем все сразу; а потом меня подняло в воздух, и я заметил, что лечу. Впрочем, летел я недолго, от удара у меня потемнело в глазах, и когда я пришел в себя, то обнаружил, что лежу на слегка покосившейся собственной кровати.

Больше я не пробовал бить кузнеца.

9

...Через некоторое время - прошло уже больше двух недель моего заточения - я понял, что надеяться мне не на что. Это был заговор. Заговор против меня. А, может быть, не только и даже не столько против меня...

Да, все складывалось воедино. Друдл, уговоривший меня заказать себе железную руку - и заказать ее именно у Коблана; Коблан, взявшийся делать заведомо бесполезную вещь; вместе они заморочили мне голову и заперли здесь, а теперь пытаются окончательно свести с ума (кстати, еще немного - и им это удастся).

Зачем?

Вот этого я понять не мог. Может быть, это связано с поручением эмира? В своих подозрениях я доходил до того, что зачислял и Коблана, и Друдла, и даже моего ан-Танью в зловещую мифическую секту Ассасинов-Проливающих кровь, о которых складывал песни еще Масуд ан-Назри. Впрочем, кровь действительно лилась на улицах Кабира - так что и легендарные ассасины вполне могли оказаться реальностью.

Но... слишком уж много у них тогда оказывалось сообщников. И не проще ли в этом случае было бы, не мудрствуя лукаво, добить несчастного калеку? И потом - почему именно я? Я что - эмир, правитель... и вообще - кому я нужен?!

Или, может, Друдл не соврал, и они впрямь пекутся о моей безопасности? Что-то плохо я представляю эту компанию, с таким усердием обеспечивающую безопасность никому не нужного Чэна...

Зачем же тогда? Зачем?!

Чтобы я-таки сумел сжать стальные пальцы?!

Но это же - бред!

И тем не менее - реальность...

Мне было плохо. Я пытался хоть что-то понять, расспрашивая Коблана - но тот либо молчал, либо снова начинал плести какую-то чушь.

Тогда я стал требовать вина. И побольше.

Вино мне приносили.

И я напивался.

...Несколько раз я пытался бежать - но подмастерья, приносившие мне еду, все время были настороже, и мне ни разу не удавалось застать их врасплох. А в случае моих "засад" они звали кузнеца...

Еще в комнате было два небольших окошка, забранных толстыми железными прутьями. И был глухой внутренний дворик с высоченным дувалом - о нем я уже говорил. Я быстро прикинул, что даже если я устрою у стены пирамиду из всей имеющейся в комнате мебели (имелись в виду стол и стулья; сдвинуть с места кровать мне оказалось не под силу, разве что с помощью Коблана) - то, взобравшись наверх, я все равно и близко не дотянусь до края стены.

Можно было, конечно, попытаться сделать веревку из моей одежды и постели - но у меня все равно не из чего было изготовить крюк, чтобы зацепиться за стену. Разве что из собственной правой руки...

Окна же выходили на какую-то совершенно безлюдную улочку. Я неоднократно пытался расшатать прутья решетки, пробовал выбить их ударами своей железной руки - но мои попытки приводили лишь к тому, что я уставал и долго стоял у окна, пока не начинало смеркаться.

...Как-то раз я увидел проходящего за окном Фальгрима.

- Фальгрим! - не веря своей удаче, заорал я. - Фальгрим, это я, Чэн! Меня запер сумасшедший кузнец Коблан! Скорее сообщи эмиру Дауду об этом - пусть пришлет гулямов меня спасать! Только не шута Друдла - он в сговоре с кузнецом! Прошу тебя, Фальгрим...

Лоулезец остановился в недоумении, оглядываясь по сторонам. Наконец он обнаружил в окне мое лицо и попытался улыбнуться. Улыбка вышла сконфуженной, что было совсем непохоже на шумного и самоуверенного Беловолосого.

- Привет, Чэн... Я все понял. Конечно, я передам эмиру. Только...

- Что - только?!

- Только, может, тебе лучше пока тут посидеть? Опасно сейчас в городе... Да и рука у тебя... А эмиру я сообщу, ты не беспокойся!..

И Фальгрим быстро пошел прочь, странно ссутулившись, словно под тяжестью своего эспадона.

Я не поверил. Я решил, что мир перевернулся. Фальгрим Беловолосый, мой друг и постоянный соперник, но в первую очередь все-таки - друг, друг, друг... ну не мог он сказать такое!

Не мог.

Но сказал.

И откуда от узнал о моей руке?

Или он совсем не то имел в виду?

Хотя с рукой-то как раз просто: небось, Друдл уже раззвонил по всему Кабиру о свихнувшемся Чэне и его железной руке...

Впрочем, Фальгрим обещал-таки сообщить обо мне эмиру, и эта мысль немного успокоила меня.

Как оказалось, напрасно - ни в этот, ни на следующий день за мной никто не пришел.

10

Теперь мне казалось, что весь Кабир, все друзья, а, возможно, и Тот, кто ждет меня в раю, - против меня. Я стоял у окна, с тоской глядя на недосягаемую улицу...

И увидел Чин.

Чин!

Черный Лебедь Хакаса... и, похоже, она знала, где меня искать.

Знала...

И ответ на мой вопрос был написан на ее лице - грустном, но твердом.

Вот так мы стояли друг напротив друга, разделенные решеткой, а потом я отвернулся, чтоб не видеть уходящую Чин.

Поговорили... улетай, лебедь.

Вот тогда-то я и напился по-настоящему. И бил рукой в стену, и срывал с себя проклятое железо, и плакал, как ребенок, и уснул, и видел кошмары...

11

...Похоже, я все-таки снова уснул, прямо за столом - потому что проснулся от крика. Я не сразу сообразил, что происходит, я думал, что это - очередной кошмар, к которым я уже начал понемногу привыкать.

Нет, это был не сон, и с улицы доносился яростный звон оружия - не так, не так оно должно звенеть! - и крик.

Женский крик.

Чин!.. они добрались до нее!

Кажется, я закричал - нет, я завизжал так, что перекрыл шум и звон оружия.

- Коблан! Кто-нибудь! На помощь! Выпустите меня, подонки! Там... там убивают Чин! Коблан! Да где же вы все!..

И никто мне не ответил.

Я бросился к двери - и неожиданно она распахнулась, ударив меня, и на пороге возник Друдл с идиотской улыбкой до ушей.

12

Проклятый шут ухмылялся в дверях, загораживая мне путь наружу - туда, где в темноте ночного Кабира захлебывалась криком Чин Черный Лебедь!

В одно мгновение вся моя ненависть, вся боль последнего времени, вся тщета бесплодных попыток обрести утраченную цельность - все то, что до краев переполняло Чэна Анкора Безрукого, выгорело без остатка, как примеси в чистой стали новорожденного клинка, неотвратимо устремившегося к цели.

И цель эта была - шут Друдл Муздрый!

Я кинулся на Друдла, стремясь врезаться в него всем телом и выбить в коридор, как пробку из бутылки, но странным образом промахнулся и больно ударился плечом о косяк. Дверь захлопнулась, лязгнул внутренний засов, и шут радостно заплясал вокруг меня, хлопая в ладоши.

Полы его шутовского халата уже были предусмотрительно заправлены за кушак, откуда выглядывали рукояти тупого граненого кинжала-дзюттэ и ятагана для подростков.

- Как у Чэна-дурака заболят сейчас бока! - завопил он, возбужденно скалясь. - Заболят сейчас бока от чужого кулака!..

Здоровой левой рукой я попытался дотянуться до засова, но Друдл подпрыгнул, как-то по-крабьи выбрасывая ногу, и острая боль пронзила мой локоть. Вслепую, наугад я отмахнулся правой - и железная перчатка ударила в стену над головой присевшего Друдла, выбивая куски штукатурки. Твердый и костлявый кулак шута чувствительно ткнулся мне под ребра, я попятился, неловко подворачивая ногу, падая на пол...

И увидел над собой холодный блеск маленького ятагана в руке шута Друдла.

Ах, напрасно он обнажил клинок, этот мудрый и проницательный шут, этот расчетливый боец, предусмотревший все или почти все!.. напрасно, напрасно, потому что тело мое само вспомнило прежние навыки, потому что оно ничего не забывало, мое послушное тело, и пальцы левой руки машинально сомкнулись в кольцо, поднося к губам невидимую чашу с горьким и хмельным вином Беседы!

...Пол, твердый, как утоптанная множеством ног турнирная площадка, моя последняя площадка, и - блеск чужого клинка надо мной... Значит, я опять достоин удара меча?! Удара без снисхождения и жалости?!

Значит, у меня опять есть имя?!

Через секунду ятаган Друдла рубил смеющийся воздух, который звался Чэном Анкором.

О, он был умелым со-Беседником, он был очень умелым со-Беседником, мой злой гений, мой шут Друдл, и ятаган его был оригинален и остроумен, задавая неожиданные вопросы и требуя мгновенных ответов - только все это не имело сейчас никакого значения.

Абсолютно никакого.

- Чэн! - послышалось за окном, или не за окном, но посторонние звуки обтекали меня, не затрагивая сути, не отвлекая, а я все купался в брызгах стального водопада... Хмель ударил мне в голову, наследственный хмель Анкоров Вэйских, и спокойная уверенность заполнила меня до краев, как живая рука заполняет собой латную перчатку, согревая своим теплом мертвый металл.

И когда ладонь моя наконец нащупала то, что было единственно необходимым для нее - я завизжал страшно и радостно, и вместе со мной завизжал Единорог, вонзаясь в дверной косяк и намертво прибивая к нему восьмиугольную тюбетейку шута.

Непривычное и неприятное ощущение, крадучись, пробежало по самым задворкам моего сознания и юркнуло в щель между неплотно пригнанными досками забора, отгораживающего "Я" от "Не-Я". Я лишь успел заметить некую раздвоенность, как если бы не одна моя воля вела руку в выпаде; как если бы...

А потом я увидел глаза Друдла.

Слезы стояли в них, и там, за блестящей завесой, животный страх смешался с человеческой радостью.

Совсем рядом с глазами шута моя рука сжимала рукоять меча.

Правая рука.

Железная.

Моя.

- Получилось, - одними губами выдохнул шут. - А я, дурак...

И сполз на пол, теряя сознание.

Назад / 1  / 2  / 3  / 4  / 5  / 6  / 7  / 8  / 9