Назад / 1  / 2  / 3  / 4  / 5  / 6  / 7  / 8  / 9 

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

БЛИСТАЮЩИЕ И ЛЮДИ

Считает излишними старец-меч 
пять ежедневных молитв,
Готов даже в храме он кровь пролить, 
жаждет великих битв.
В разгаре сражения этим мечом 
вражеских львов бодни -
Не меч отпрянет от их брони - 
сами отпрянут они.
О молниях в небе заставит забыть 
молния в длани моей,
И долго пропитанной кровью земле 
не нужно будет дождей...

Абу-т-Тайиб аль-Мутанабби

Глава тринадцатая

1

...Спрессованные в единый монолит серые каменные блоки древних стен медленно приближались, одновременно проступая перед нами - и в моей памяти. Эти две картины накладывались одна на другую, почти полностью совпадая. Похоже, всесильное время, пытаясь грызть эти стены, безуспешно обломало себе зубы.

Но не успокоилось. Ведь в конечном итоге последний удар всегда остается за ним, за временем...

Кони вязли в рыхлом песке - вслед за нами многие всадники свернули с мощеной дороги, чтобы выбраться на пологий холм и с его вершины полюбоваться на твердыню Мэйланя. Блистающие весело переговаривались между собой, правая рука Чэна лежала на моей рукояти (это уже вошло у нас в привычку), и я мог слышать разговоры караванщиков-людей, обсуждавших достоинства и недостатки нынешнего караван-баши - сухого жилистого Придатка, за спиной которого вечно болталось короткое и неразговорчивое копье Рохин - а также радовавшихся окончанию долгого, хотя и не слишком утомительного пути.

Я слушал их всех вполлезвия и никак не мог заставить себя поверить в то, что передо мной действительно - Мэйлань.

Моя родина. Пускай ковали меня в Верхнем Вэе - все равно это моя родина.

Которую я не видел добрую сотню лет.

А также это родина предков Чэна, Анкоров Вэйских, наследных ванов Мэйланя.

Которую Чэн не видел вообще никогда.

Дорога, проходившая примерно в сорока выпадах от подножия холма, упиралась в главные ворота города, носившие название Шульхара - "Начало начал."

Это я помнил.

Старинные ворота, окованные потемневшей от времени медью, были распахнуты настежь, и в проеме Шульхары, где могли проехать в ряд девять-десять всадников, виднелась изрядная толпа встречающих. Сверкали на солнце наконечники возбужденно качавшихся трезубцев, копий и алебард, у Чэна рябило в глазах от разноцветья праздничных одежд и парадных ножен; кое-где размахивали знаменами, и на них неразборчиво виднелись какие-то иероглифы, но прочесть их с такого расстояния не удавалось.

Это было очень красиво. Правда, я что-то не мог припомнить, чтобы в Мэйлане так встречали караваны. Может быть, за долгое время моего отсутствия обычаи резко изменились? Или караваны стали большой редкостью? Странно, однако...

Чэн тоже был несколько удивлен, но меньше, чем я - в Мэйлане он никогда не был и счел все это столпотворение лишь неизвестной ему местной традицией. Когда же я сообщил Чэну, что это не так (во всяком случае, сто лет назад было не так), Чэн задумался и слегка придержал гарцующего коня.

Через мгновение Кос с Заррахидом и Саем Вторым поравнялись с нами.

- Скажу, что мне нравится такая встреча! - самодовольно усмехнулся ан-Танья. - Сразу чувствуется душевность и веселый нрав здешнего народа!..

- Мне, в общем-то, тоже, но что-то не хочется лезть в этакую толчею, - ответил Чэн, и я с ним полностью согласился.

Зато Сай не согласился.

- Это почему же? - возмутился он, едва я перевел разговор людей на язык Блистающих. - Мне эти караванщики по самый набалдашник надоели! А там хоть разнообразие... Вон, у правой створки ворот - очень даже приличная сабля! Поглядите, какой крутой изгиб!

- Сабля, конечно, хороша, - тоном знатока поддержал его Обломок. - Хотя это, пожалуй, единственное, в чем я одобряю вкус Вилорогого, но я и сам не прочь оказаться поближе...

- А я - прочь! - прозвенел вдруг молчавший до сих пор эсток. - Единорог, забирай-ка отсюда Чэна и скажи ему, чтоб уволок моего... Коса, да и всех нас! А если кому охота в толпе потолкаться - незаметно въедем в город через другие ворота, подберемся сзади и сперва выясним, к чему бы это такой прием! Договорились? А то в давке и потеряться недолго...

Чэн добросовестно изложил мнение Заррахида ан-Танье, тот покосился на черную витую гарду эстока, и, в конце концов, согласно кивнул. Дзю заявил, что он внезапно возлюбил тишину и покой - так что недовольным остался только Сай, но поскольку он оказался в явном меньшинстве, то протестовать не стал.

Кажется, Дзю даже немного огорчился этим.

Караван тем временем ушел вперед, закрыв нас от встречающих огромным облаком пыли. Я напряг память и вспомнил, что вдоль северо-западных стен города тянется окружная дорога, и в полуфарсанге от Шульхары должны быть следующие ворота.

Еще не забыл, оказывается...

И мы свернули влево, постепенно удаляясь от толпы, сгрудившейся у "Начала начал."

2

Западные ворота - куда более скромные и даже словно чуть-чуть покосившиеся - тоже были открыты, но вместо толпы со знаменами здесь лениво скучали четверо стражников-алебард Юэ, а четверо стражников-людей так же лениво играли в кости, сидя прямо на песке у ворот.

Когда мы подъехали, никто даже не пошевелился.

- Товар везете? - для порядка осведомилась крайняя справа алебарда, хотя по нашей поклаже было прекрасно видно, что никакого товара мы не везем.

Чэн снял руку с меня, и я с чистой совестью вступил в разговор с Блистающими, оставив людей на попечение Чэна и Коса.

- Нет, - коротко и властно отрезал я.

- Юэ Тахиро, - подумав, на всякий случай представилась алебарда. - Старшина караула. Откуда путь держите?

- Из Кабира, - не снижая тона, ответил я. Стражники явно были молоды, меня помнить не могли, но на всякий случай я не стал называть им даже своего безличного родового имени.

И так видно. А спросят - назову.

Может быть.

- Из Кабира? - искренне удивилась Юэ Тахиро. - А что ж не через Шульхару въезжаете?

- Суеты не любим, - вдруг заявил Заррахид таким командирским голосом, что Тахиро невольно подтянулась и перестала задумчиво качать волосяным бунчуком. - И без нас караван встретят. Еще вопросы есть?

Стоявшая рядом с Юэ Тахиро вторая алебарда оперлась о плечо подошедшего к ней Придатка - наголо бритого стражника, вытирающего потную голову полосатым платком.

- Это не караван встречают, - наставительно заметила она. - Караван себе и караван, чего его встречать... Это встречают самого Мэйланьского Единорога и его железного Придатка, Чэна-в-Перчатке!

- А нас по жребию сюда поставили, - добавила Юэ Тахиро. - Скучища... Раз в жизни вроде как довелось на живую легенду глянуть - и то не судьба!

Я подумал, что Чэн весьма вовремя обмотал с утра шлем куском шелка, так что получился тюрбан с блестящим верхом - а марлотта, купленная предусмотрительным Косом, и без того неплохо скрывала доспех. Разве что рука... вернее, обе руки в латных перчатках. Но на руки Чэна никто пока что не обращал особого внимания.

Ну да, конечно... они ведь ждали железного великана с клыками из сплошных Единорогов - а тут обычные Блистающие, обычные Придатки...

- Все? - одновременно поинтересовались я и Заррахид. - Тогда желаем приятной службы!

Четверка Юэ ответно махнула бунчуками, Чэн швырнул бритому стражнику горсть монет - деньги были кабирской чеканки, но бритый ловко и с видимым удовольствием поймал их на лету, каким-то чудом не уронив ни одной - и мы въехали в Мэйлань.

Тихо-тихо.

Даже Обломок вел себя вполне прилично.

3

...Я поглядывал по сторонам и молча радовался. Многоярусная пагода с резным ажуром перекрытий, ровная брусчатка мостовой, фонтан в виде прыгающей рыбы, храм Небесного Молота на площади... вон за той лавкой жила семья Прямых мечей Цзянь Тайшень, с чьими отпрысками я года два учился вместе у сурового и строгого ворчуна Пуддхи, имевшего поперечную рукоять и вместо гарды - что-то вроде нынешнего Чэнова наруча. Сколько лет прошло, сколько Придатков умерло (надеюсь, своей смертью!) - небось, правнуки их теперь здесь живут, а ворчливый Пуддха наставляет новых Блистающих...

Из всех нас Мэйлань толком знал один я - если это можно было назвать толком, потому что прожил я здесь в три раза меньше, чем в Кабире. Чэн и Кос могли лишь озираться по сторонам, сгорая от любопытства; Сай был тут полгода тому назад, но проездом из Шулмы в Кабир, и почти ничего не запомнил; Обломок, если верить ему, посещал Мэйлань так давно, что с тех пор не изменились разве что городские стены (я подумал, что Дзю тогда никак не меньше пятисот лет, если не больше)...

Заррахид молчал и делал вид, что Мэйлань его вовсе не интересует, но с ним и так все было ясно.

- Куда теперь? - поинтересовался Сай после очередного поворота.

- В фамильную усадьбу Высших Дан Гьенов Вэйской ветви, - ответил Я-Чэн, когда железные пальцы коснулись рукояти. - Или, если угодно, в дом наследных ванов Мэйланя Анкоров Вэйских. Интересно, там все по-старому?

И через полчаса я ответил сам себе - да, все по-старому.

Усадьба за прошедшие десятилетия изменилась мало. Все та же невысокая, чисто символическая каменная ограда с чугунными остриями по краю; знакомые узорчатые ворота, ведущие в тенистый сад, где среди насаженных в хорошо продуманном беспорядке деревьев и кустов вились посыпанные белым песком дорожки. Они вели к летним павильонам и парадному залу, по обеим сторонам которого располагались флигели и надворные постройки разного назначения. В левом флигеле, как я помнил, жили Малые Блистающие дома и их Придатки; позади зала располагалась круглая беседка на берегу пруда.

За прудом начиналась галерея, ведущая к еще одному двухэтажному строению - на втором этаже которого сто лет назад жил молодой и глупый Единорог, и будущее было светлым и безоблачным, а прошлое - коротким и радостным.

Вся усадьба содержалась в образцовом порядке, что доставило мне немалое удовольствие. Впрочем, Заррахид тут же отметил... ладно, не будем повторять, что именно отметил въедливый экс-дворецкий, но половину хорошего настроения как ветром сдуло.

У внешних ворот отдыхал молодой Придаток в длиннополом халате со стоячим воротником. Ни меня, ни Чэна, ни тем более остальных он знать никак не мог, но рядом с ним...

Повинуясь неслышному зову, Чэн быстро сдвинул меня себе за спину и сверху прикрыл краем марлотты. Руку с моей рукояти он не снял, так что я прекрасно слышал за двоих, оставаясь незамеченным.

Дело в том, что рядом с молодым Придатком блестел на солнце старый двуручный топор Ляо Дафу - наш постоянный привратник, который узнал бы меня с первого взгляда.

Из-под марлотты я видел, как достойный Ляо церемонно приветствовал гостей - вот кто должен понравиться Заррахиду! - а привратник-человек громогласно осведомился, спугнув с ограды стаю голубей:

- Кто вы, благородные господа, и по какому делу?

Этим обращением он в очередной раз польстил тщеславному Косу и вызвал легкую улыбку на губах Чэна.

Хотя я подумал, что тщеславие Коса - да и многое другое - скорее всего, напускное...

- А скажи-ка нам, любезный, - покровительственно начал ан-Танья, - не это ли усадьба Анкоров Вэйских, ванов Мэйланя?

- Она самая, - моргнул привратник.

- Она самая, - сверкнул топор Ляо, когда Заррахид повторил вопрос Коса слово в слово и с теми же интонациям, хотя не мог его слышать.

Я хихикнул под марлоттой и немедленно умолк, оглядывая внутренний двор. Там стояли многочисленные столы, возле пруда на вертелах жарились бычьи туши, и вообще повсюду царили суета и шум.

Вне всяких сомнений, дело шло к большому празднеству.

- Так все-таки, благородные господа, кто же вы будете? - настойчиво повторили вопрос Ляо и его Придаток.

- А будем мы, собственно, - с достоинством ответствовал Кос, выпячивая свой и без того внушительный подбородок, - будем мы Чэн Анкор Вэйский и его дворецкий Кос ан-Танья!

"Ведь я же уволил этого прохвоста!" - подумал Чэн, но вслух ничего не сказал.

- Так мы вас-то, Высший Чэн, и дожидаемся! - простодушно выпалил привратник-человек, становясь перед Косом навытяжку.

Я еще подумал, что Ляо, повременивший вытягиваться, выбрал себе туповатого Придатка - сам топор, увидь он меня или любого другого Высшего, никогда не перепутал бы дворецкого с господином.

А может, это я так, от глупой гордости, и тот же Заррахид выглядит в десять раз импозантнее меня...

- Это он - Высший Чэн, - нехотя сообщил ан-Танья привратнику, кивая в нашу сторону.

Придаток недоверчиво смерил взглядом фигуру Чэна - но тут Чэн откинул марлотту и сдвинул меня на положенное место. Взгляд Придатка уперся в правую Чэнову руку, а топор Ляо - не участвовавший в разговоре людей и настороженно поглядывавший то на Заррахида, то на Дзю и Сая - мгновенно узнал меня.

Что значит выучка! Ляо с восторженным свистом отдал мне самый торжественный салют, на который был способен, его Придаток вытянулся теперь уже перед Чэном, а я некоторое время просто наслаждался произведенным впечатлением.

- С приездом, Высший Дан Гьен! - отрапортовал Ляо. - А ваш родич, Скользящий Перст, отправился с утра к Шульхаре, вас встречать. Наверное, он скоро вернется...

- Наверное, - раздалось позади нас. - И даже наверняка. Привет, Единорог!

Один из двух услышанных мною голосов принадлежал Блистающему - хорошо знакомому мне старшему родичу-близнецу Дан Гьену по прозвищу Скользящий Перст, старейшине и члену Совета Высших, который когда-то даже подумывал жить со мной вместе, Беседуя парно и используя одного на двоих Придатка - да жизнь как-то не сложилась и по его же приказу я покинул Мэйлань.

Другой голос был голосом человека - мужчины одних лет с Косом, восседавшего на смирной пегой кобыле.

Понятное дело, что он-то и был Лян Анкор-Кун, Придаток Скользящего Перста и родственник Чэна; только слова "Привет, Единорог!" произнес не он, а Скользящий Перст, поскольку Лян Чэна в лицо знать не мог, как и меня - хотя меня в лицо знать нельзя вообще, по причине отсутствия лица.

А вот у Ляна лицо было. Смуглое лицо с пронзительными глазами, и улыбка на этом лице казалась приклеенной. Правда, приклеенной аккуратно... и это сочетание суровости и радушия даже как-то располагало к себе.

- Приветствую родича Чэна, - степенно сказал Лян и приложил левую руку к сердцу.

Смотрел он как раз на нас, а не на ан-Танью. Догадливый, однако...

Чэн в ответ поднял правую руку - и я смог в свою очередь приветствовать Скользящего Перста, не отвлекаясь на людей.

- Отлично выглядишь, Единорог, - ослепительно улыбаясь, бросил Скользящий Перст, когда с церемониями было покончено. - Одного не пойму - как же это ты умудрился мимо нас проскочить? Мы весь караван прочесали с пристрастием...

- А разве в Мэйлане нет других ворот, кроме Шульхары? - в свою очередь спросил я. - Ты лучше ответь мне, откуда вы узнали, что я вообще приезжаю, причем именно сегодня? И вдобавок - в честь чего такая пышная встреча?!

Этот вопрос интересовал нас всех, и даже Обломок помалкивал, не мешая разговору двух давно не видевшихся родственников.

- Да мы уже неделю к воротам ездим, - рассмеялся Скользящий Перст. - Все сплетни друг другу раз по десять пересказали, вас дожидаясь! Ты мне потом непременно разъяснишь лично, что из всего этого вороха правда, а что - нет... Ну а сегодня не только я с друзьями - полгорода к Шульхаре вывалило, потому что гонец из Фарра обогнал вас почти на сутки и сообщил всем, что видел в фарузском караване героя Кабира, Высшего Мэйланя, звезду рода Дан Гьенов и самого знаменитого Блистающего во всем эмирате. Тебя то есть!.. Герой возвращается домой после векового отсутствия - и как прикажете его встречать?!

Он звонко расхохотался и вдруг спохватился.

- А что же это я вас перед воротами держу? Прошу!

Скользящий Перст махнул топору Ляо, и Придаток последнего со всех ног кинулся открывать ворота.

- Ты бы спутников своих представил, что ли! - шепнул мне мой родич, когда мы уже въезжали в усадьбу, направляясь через сад к летним павильонам.

- Извини! - спохватился я. - Господа, перед вами, как вы уже догадались, старейшина Совета Высших Мэйланя и мой родич Скользящий Перст! А это вот Дзюттэ Обломок, придворный клинок Шешеза фарр-ла-Кабир и самый мудрый шут в эмирате...

- Должен же хоть кто-нибудь быть мудрым, когда вокруг сплошные... Блистающие, - как бы про себя, но так, чтобы все услышали, заявил Обломок.

- Вот, пожалуйста! - в притворной досаде я легонько шлепнул коня по крупу. - Что я говорил?! Ладно... а это уважаемый всеми в Кабире эсток Заррахид, мой...

- Его дворецкий, - коротко закончил за меня Заррахид.

Я решил не заострять внимания на этой скользкой теме.

- Ну и наконец - Сай Второй, мой добровольный спутник, весьма искусный в Беседах...

Сай, на этот раз не уловивший иронии, важно и вместе с тем почтительно кивнул.

- Сказал бы я, в чем он весьма искусен, - пробурчал Дзю, однако ограничился этим и больше ничего не добавил.

Тем временем мы миновали павильоны и остановились у парадного зала.

- Ты не возражаешь, если я на некоторое время остановлюсь у тебя? - осведомился я у Скользящего Перста, заранее будучи уверенным в его согласии.

- Возражаю! - неожиданно ответил Перст, приведя меня в полное недоумение. - Ты вполне можешь остановиться у себя.

- У себя?

- Ну да! Здесь. Ведь это же твоя усадьба! Ты что, действительно ничего не понимаешь или просто прикидываешься?! Вэйское имение, и он после этого у меня спрашивает разрешения в нем остановиться!..

А ведь и правда! Я как-то совершенно не подумал об этом... да мало ли что могло тут за прошедший век измениться! Хотя, глядя на усадьбу, можно было счесть, что в Мэйлане время стоит или даже лежит и крепко спит.

И вообще - я уехал отсюда юнцом, которого больше интересовало умение Беседовать, чем умение разбираться в правах наследования.

- А ты? - немного растерянно спросил я.

- А у меня свой дом есть. По соседству. В одном квартале с твоим двоюродным братцем и моим драгоценным племянничком Да-дао-шу. Большой Да как из Кабира прошлым летом вернулся, так и поселился там... Короче, будем друг к другу в гости ходить.

- Прошу прощения, Высшие, - вмешался в разговор Заррахид, - но, насколько я понял, эта усадьба - имущество Высшего Дан Гьена, известного как Мэйланьский Единорог?

Что-то плохо у него получалось теперь изображать дворецкого... раньше он никогда бы не влез в разговор без предварительного разрешения.

- Да, это так, - с достоинством склонил рукоять Скользящий Перст.

- В таком случае я, как дворецкий и управитель делами, хотел бы немедленно приступить к своим обязанностям. Не могли бы вы выделить мне кого-нибудь, кто сумел бы как можно быстрее ввести меня в курс дел?

- Разумеется... Но к чему такая спешка? Чувствуйте себя гостем, а после окончания празднества...

- Я всерьез опасаюсь, Высший, не дождаться не только окончания, но и начала празднества! - нахально перебил моего родича эсток, а я едва сдерживался, чтоб не рассмеяться. - Простите меня за дерзость, но таких нерасторопных Малых, каких я вижу здесь, в Кабире и на порог дома не пустят! Итак - разрешите приступить?

Озадаченный подобным напором со стороны моего, так сказать, дворецкого, Скользящий Перст лично отправился вводить Заррахида в курс дел - что было с его стороны верхом уважения - и мы с Чэном и Дзю оказались на несколько минут предоставленными самим себе.

Чэн тут же опустил латную перчатку на мою рукоять.

- Молодец, Зарра! - искренне восхитился Обломок. - Моя школа! Здорово он этого Скользкого Пальца уел!..

- Кого-кого?!

- Скользкого Пальца! Или как его там?..

Пробегавший мимо слуга-человек глянул на хохочущего Чэна, украдкой пожал плечами и побежал дальше...

4

Чэну-Мне понадобилось меньше минуты, чтобы убедиться, что беседа Чэна с Ляном Анкор-Куном почти точно повторяла мой разговор со Скользящим Перстом - с той лишь разницей, что Чэну и Ляну сперва пришлось познакомиться, и общих воспоминаний у них не было.

Ах да! - Кос хоть и назвался дворецким, но успел шепнуть Чэну, что это все так, для поднятия Чэнова престижа, а вообще-то он, Кос ан-Танья, достаточно неглуп, чтобы не лезть два раза в одну и ту же петлю, и на службу к такому безответственному хозяину возвращаться не собирается. Ни за какое жалованье. Которое ему, Косу ан-Танье, с сегодняшнего дня должны выплачивать помесячно, можно в местных денежных единицах.

Впрочем, жалованье-жалованьем, а Кос с Заррахидом так рьяно взялись за дело, что усадьба мигом стала напоминать забытый на жаровне чайничек с вином, и когда часа через три стали собираться гости - все было готово. И даже более чем готово.

Скользящий Перст только диву давался.

- Ну, ты и впрямь - герой! - восхищенно звенел он. - Раздобыть такого дворецкого...

- Места знать надо! - вместо меня ответил Дзю. - Где Заррахиды водятся! Да, не завидую я вашим лентяям - он их живо к клинку приберет... И, пожалуй, не только их.

Кажется, Перст не понял намека - и хорошо, что не понял!

...А еще через полчаса я уже отдыхал в оружейном углу одного из павильонов, развалившись на удобнейшей двухъярусной подставке - это была моя первая подставка, выточенная сразу после моего рождения из мореного ореха - а вокруг меня переговаривались гости, Дзю потешал всех, беззлобно переругиваясь с Саем, и у восточной стены только что вошедший Придаток размещал моего двоюродного брата Да-дао-шу.

- Привет, Большой Да! - окликнул я его. - Шешез велел тебе привет передать - вот я и передаю!..

- Привет хоть большой? - усмехнулся Да-дао-шу, качнув волосяным хвостом.

- Да уж не меньше тебя!

- Ну тогда ладно... Слушай, Единорог, а каким это ветром тебя в родные края занесло?

- Попутным, Да, попутным... и по делу, и в гости, и так просто, - уклонился я от прямого ответа, тем более что хоть в разговоре, хоть в Беседе с Большим Да мне оставалось только уклоняться да ждать своего часа. - Век уже дома не был.

- Ох, сдается мне, что ты нам ржавчину на клинки наводишь, - без обиняков заявил висевший напротив меня Кханда Вьячасена.

Кханда, как и Скользящий Перст, числился старейшиной и членом того самого Совета Высших Мэйланя, что отправил меня в свое время в ссылку. Сам Кханда был прямым и широким Блистающим с обоюдоострым клинком и простой, но покрытой тончайшей резьбой, костяной рукоятью.

Кроме него и Скользящего Перста больше никто из старейшин и членов Совета ко мне в гости не явился.

Как выяснилось позднее, я кое в чем ошибался.

- Мы слыхали, - продолжил Кханда, - что какие-то подонки весь эмират взбудоражили! Будто в Кабире - и не только в столице - и Блистающих убивали, и Придатков портили... последнее это дело - Придатков портить! А о Блистающих я уже и не говорю...

Сай, лежавший возле меня, собрался было возмутиться.

- Тихо! - звенящим шепотом оборвал я его. - Молчи!

- Молчу, - неожиданно покорно согласился Сай. - Только чего ж это он людей Придатками называет?! Ты ж сам говорил...

Тут уж мне пришлось умолкнуть. В последнее время Сай становился все более и более правильным. И не настолько, чтоб надоесть, а в самый раз. Молодец. Перековывается.

- Было, - ответил я Кханде, понимая, что никакими словами я не смогу ему передать тот ужас, что творился в Кабире.

Мне и самому уже казалось, что все это было с кем-то другим, не со мной. Хотя достаточно было вспомнить переулок, Детского Учителя, хруст Шото... со мной это было.

Со мной.

- Было. Всякое было, и убийства тоже.

- И ты, говорят, убивал? - напрямик спросил старый Кханда.

- И я.

- Многих? Я так понимаю, что выбора у тебя не было, но - многих?

Что-то слишком настойчив был старик...

- Одного. Придатка одного...

Я не стал вдаваться в подробности. Чэн сам за себя скажет, а я - за себя.

Кханда Вьячасена как-то странно переглянулся со Скользящим Перстом.

"Да будь они хоть сто раз старейшины! - раздраженно подумал я. - Они что, судить меня собрались?!"

- Иначе можно было? - тихо спросил Скользящий Перст.

- Нет, - отрезал я. - Нельзя.

- А я думал, что ты лет через восемь-девять сменишь меня, как главу рода, - еще тише сказал Скользящий Перст.

"Сменить? Тебя? - хотел спросить я. - Зачем? И куда это ты денешься через девять лет, что тебя придется менять?"

И не спросил.

- А сейчас ты так не думаешь? - поинтересовался вместо этого я с удивившим меня самого сарказмом.

- И сейчас думаю, - Скользящий Перст и Кханда снова почему-то переглянулись. - Думаю...

- Я смотрю, у нас тут, почитай, заседание Совета! - громко заговорил Большой Да, явно стараясь разрядить обстановку. - Не тускней, Единорог - я тоже когда из столицы приехал, меня мигом главой моего рода объявили! Будто кроме меня никого из тяжелых Кривых мечей найти не могли!.. Это у них - у нас то есть - традиция. И вообще - по-моему, у нас сегодня праздник, по поводу прибытия...

- Меня! - гордо закончил Обломок. - Я ведь тоже старейшина рода. Старейшина шутов.

- То-то ты такой тупой, - заметил прямолинейный Кханда.

Напрасно это он...

Дзю немедленно разъяснил всем разницу между словами "шут" и "дурак", а также разницу между словами "старый" и "старейшина"; потом он подробно рассказал, чем различаются словосочетания "старейшина шутов" и "старый дурак" - ну и еще раз вернулся к этим выражениям, только уже применительно к себе и "вот этому самому..."

- Когда я родился, шут, - обиженно сказал Кханда, - руду для металла, из которого тебя какой-то неудачливый Повитуха ковал, еще из штолен не добыли! А ты мне... Я в юности, когда был в Кабире, то мне сам Фархад иль-Рахш именную чеканку для ножен подарил! За мастерство Блистающего, между прочим, а не за глупые шутки...

Граненый клинок Дзю подозрительно заблестел.

- Руду, говоришь, еще не добыли? - покаянным тоном запел Обломок. - Чеканку, говоришь, подарил? Овальную такую пластинку с горной грядой и месяцем в левом верхнем углу? А неуклюжий от волнения Придаток еще споткнулся о ступеньку и выронил чеканку на ковер... И впрямь стар ты, Кханда Вьячасена, стар и мудр!

Кханда долго смотрел на ухмыляющегося Обломка - и ничего не сказал.

Промолчал старый Кханда Вьячасена.

Гости стали перебрасываться обычными, мало что значащими фразами - а я под шумок тихо обратился к Да-дао-шу.

- Слушай, Большой Да... так ты теперь старейшина Совета?

- Ну... не совсем, - ответил Большой Да. - Я теперь глава рода Кривых мечей - сам понимаешь, что не сабельных семейств, а тяжелых Блистающих - и вхожу в Совет Высших, но не как Старейшина... возраст у меня не тот. А может, и не в возрасте дело, а так... рано еще.

- Ясно. А что прежний старейшина?

- Исчез, - неохотно отозвался Большой Да. - Совсем исчез... погиб то есть. Ты не подумай, Единорог, это случайность, это с вашими кабирскими делами никак не связано!..

Не связано, значит... Ах, что-то темнил Большой Да, чего-то не договаривал! И имя погибшего случайно старейшины назвать забыл, вроде как тоже случайно...

- А лет через восемь-девять, выходит, Скользящий Перст меня в главы рода прочит... - задумчиво шевельнул я концом клинка. - М-да... сперва выгнали нас ни за что ни про что, а теперь, век спустя, в Совет чуть ли не насильно загоняют!

- И не только, - загадочно усмехнулся Да-дао-шу. - Вот будет завтра большой прием во дворце в твою честь, там увидишься с нашими временными правительницами - и все узнаешь!

- А почему это они временные? - подозрительно спросил я. - И почему правительницы? В Мэйлане правитель, а не правительницы... Ты что, Большой Да, я ж помню!.. правитель, меч "девяти колец" Цзюваньдао...

Большой Да помрачнел. А я осекся, вдруг поняв, что говорю.

- Вдовые они, - заявил он, отсвечивая лаком рукояти, больше похожей на древко. - Почти год уже. Да нет, и поболе года будет... Ты вот тут у меня про погибшего старейшину спрашивал - супруг это был их, Цзюваньдао, правитель Мэйланя. Оползнем его накрыло под Хартугой, в ущелье Воющих Псов... Теперь две жены его в регентшах, ждут, пока наследник - кинжал Бишоу у них, маленький совсем - в возраст войдет. Или, может, Совет своей властью кого назначит... ну, понятное дело, с разрешения дома фарр-ла-Кабир!

Я молчал. Что это он про одобрение дома фарр-ла-Кабир, право слово! Неужели я похож на подосланного соглядатая?!

- Придаток у правительниц, - продолжал меж тем Большой Да, - один на двоих... верней, одна на двоих. Юнъэр Мэйланьская. Да что я тебе рассказываю - завтра сам увидишь!

- Повтори-ка мне имя погибшего правителя! - настойчиво потребовал я.

- Цзюваньдао, - неохотно ответил Большой Да. - Кривой Цзюваньдао, меч "девяти колец" по прозвищу Ладонь Судьбы. Придатка звали Ю Шикуань. А что? Ты ведь его помнить должен...

- Да ничего, - пробормотал я. - Так просто... оползень, говоришь, под Хартугой?

И впрямь ничего... Если не считать записи в пергаменте Матушки Ци.

"Седьмой год эры правления "Спокойствие опор", Ю Шикуань и Цзюваньдао, меч "девяти колец". Хартуга, ущелье Воющих Псов."

Так или примерно так. Только вот почему дальше был записан Скользящий Перст и Лян Анкор-Кун?! И год - семнадцатый год эры правления "Спокойствие опор!" Как раз через девять лет без малого... быть тебе, Единорог, лет через восемь-девять главой рода!

А ты куда денешься, Перст?

Воистину - спокойствие опор...

Глава четырнадцатая

1

...Я был одет в свои кабирские будничные ножны из слегка шероховатой кожи, а Чэн - в уже ставшую для него привычной марлотту поверх доспеха, тоже ставшего привычным... "Смеяться будут, - подумал Чэн так, чтобы я это услышал. - Решат, что мы - скупердяи. Или сумасшедшие. Или и то, и другое сразу."

"Пускай смеются, - ответно подумал я. - Пускай. Это лучше, чем..."

И Я-Чэн вздрогнул, вспомнив, что первым эти слова произнес умирающий Друдл на залитой кровью мостовой. Эхо ночного Кабира, прерывистый шепот шута-мудреца, боль и ненависть...

И прохладная тишина личных покоев Юнъэр Мэйланьской. Куда нас проводил молчаливый Малый Крис, удивительно похожий на Криса Семара - по виду, не по болтливости, - и его низкорослый щуплый Придаток, совершенно не похожий на Кобланова подмастерья.

"Пускай смеются, - упрямо подумал я, и Чэн согласно кивнул головой. - Помнишь, ты тоже смеялся, когда в три года впервые взял меня в руки?"

"Помню, - улыбнулся Чэн. - Меня развеселило то, что ты такой длинный и холодный. Я еще погладил тебя, порезался и заорал на весь двор, а отец с дедом смеялись, переглядываясь, и по очереди подбрасывали меня в воздух..."

Я вспомнил Лю и Янга Анкоров, вспомнил их предка Хо...

"Во имя Нюринги, - прошептал я, - ну почему вы так мало живете?!"

Чэн не ответил.

Впрочем, смеяться над нами пока что никто и не думал. Тем более, что в покоях, по-моему, вообще никого не было. Я говорю - по-моему - потому что мог лишь представлять себе, как на самом деле велико пространство этого зала, напоминающего зал Посвящения в загородном доме Абу-Салимов - если его вдоль и поперек заставить и перегородить какими-то ширмами, занавесами и плетеными шторами.

- Прямо лабиринт, - буркнул Обломок.

Чэн решительным шагом приблизился к ближайшей складной ширме, сделанной из бамбуковых планок, искусно раскрашенных и связанных между собой, опустился на низкую скамеечку и принялся разглядывать круглую остывшую жаровню с боковыми накладками ароматического дерева, покрытыми лаком в золотую крапинку.

- Скучно, - прошелестел я, почти ложась рядом с Чэном на паркетный пол. И жарко...

- Понятное дело, - с видом знатока отозвался из-за пояса Обломок. - Аудиенция, однако... это вам не на базаре сплетнями обмениваться!

- Ладно вам, - вслух бросил Чэн. - Будем ждать и помалкивать.

- Будем ждать и помалкивать, - согласно повторил я. - Будем ждать...

- А помалкивать не будем, - добавил Обломок.

Я не сразу почувствовал движение за левым, бледно-лиловым занавесом с вышитыми на нем павлинами. Сперва я услышал голос. Вернее, два голоса. Два высоких, изысканно-звенящих голоса, говоривших с интонациями, которых я ни разу не слышал в Кабире.

- Помалкивать не обязательно, Высший Дан Гьен! Помалкивать совершенно не обязательно, - сказал первый голос с еле заметной усмешкой. - И даже наоборот...

- Чувствуйте себя, как дома, - сказал второй голос. - Впрочем, Мэйланьский Единорог в Мэйлане везде и всегда дома, где бы он ни находился.

- И я везде и всегда, как у себя дома, - начал было нахальный Обломок, но осекся, когда занавес неожиданно разошелся в разные стороны.

- И даже лучше, чем дома, - неожиданно закончил Дзю.

Это были Эмейские спицы Мэйлань-го. Миниатюрные, не более двух длин ладоней, острые, как игла, и чуть сплющенные посередине, они были украшены праздничными платками алого шелка с серебристым шитьем, продетыми в их центральные кольца. В последний раз я видел таких стройных красавиц век тому назад. Ну чем мог заинтересовать юный глупый Единорог - и даже тогда еще не Единорог, а меч, носивший детское имя Стебель-под-ветром - этих (ну пусть не именно этих!) надменно-порхающих владычиц душ и помыслов большинства Блистающих из семейств легких Прямых мечей?! Ах, юность, юность...

Чтобы скрыть смущение, я глубже ушел в Чэна - да нет, я просто нырнул в него! - и уже глазами Чэна-Меня более спокойно посмотрел на обеих Эмейских спиц, а потом - на Юнъэр Мэйланьскую.

"Ушастый демон У! - думал Чэн-Я. - Любой нормальный мужчина - а я нормальный мужчина, и не одна только Чин может подтвердить это - при виде правительницы Юнъэр просто обязан потерять на некоторое время дар речи! И взамен приобрести глупую улыбку и собачью преданность во взгляде. Нет, конечно, она отнюдь не ослепительно прекрасна и тому подобное - а я не влюблен в нее, чтобы приписать ей все эти достоинства - но воистину это самая женственная из всех виденных мною женщин... сама Мать Плодородия, символ темного начала..."

Я понял, что прятаться некуда. Чэн-Я мог совершенно спокойно смотреть на кокетливо вертевшихся Эмейских спиц, но не мог равнодушно видеть госпожу Юнъэр; зато Я-Чэн рассматривал госпожу Юнъэр разве что с легким интересом, но зато две хрупкие спицы...

Что делать?!

"Что делать?! - думал Чэн. - Нет, я не стану описывать эту гибкую талию зрелой, но не начавшей полнеть женщины; талию, отягченную бедрами танцовщицы из храма Яшмовых фей... и не стану я описывать ее легкую уверенную походку, и властно-ироничный взгляд, и..."

Я неожиданно пришел в веселое расположение духа и неслышно засмеялся.

"Проклятье! - выругались мы оба, но уже с изрядной долей юмора. - Нет, я - оба наших "я" - не станем вообще ничего описывать, а лучше будем думать о Чин и Волчьей Метле, и о том, что наши сверстники в Кабире давно имеют по две, а то и по три жены..."

Нет, лучше мы вообще ни о чем не будем думать.

Совсем.

- Будете молчать, - предупредил меня Обломок, - я начну первым. И тогда не обижайтесь...

Это отрезвило нас почище ведра холодной воды (на Чэна) и удара Гвениля (по мне). Достаточно было лишь представить себе возможную галантность нашего Обломка и его манеру вести светские беседы, чтобы сказать вслух хоть что-нибудь, не давая это сделать Дзюттэ.

Чэн поспешно вскочил, с грохотом опрокидывая скамеечку и роняя жаровню - последняя, к счастью, была холодной, иначе не миновать пожара - а я вылетел из ножен в изысканном салюте, перерезав по дороге какую-то планку ближайшей к нам шторы; планка оказалась опорной, и штора, скособочившись, чуть не брякнулась на пол.

Следующая же фраза Эмейских спиц привела меня в ужас.

- А вы совсем такой, каким мы вас себе представляли, - хором заявили спицы, и их центральные колечки, в которые были продеты пальцы Придатка... в смысле госпожи Юнъэр, мягко звякнули. - Совсем-совсем такой... Можно?

"А вы совсем не такой, каким я вас себе представляла, - отдались во мне слова Юнъэр Мэйланьской, услышанные Чэном. - Совсем-совсем не такой... гораздо мягче и в то же время мужественней. Наверное, так не бывает... и еще вы моложе. Можно?"

- Можно, - ответили мы, не совсем точно понимая, о чем идет речь.

Кончики спиц легко и нежно коснулись Чэновой груди, и шнуры верхних застежек марлотты опали вниз. Затем спицы скользнули по обнаружившемуся зерцалу доспеха, медленно обводя вязь вычеканенного двустишия-бейта, чуть посвистывая от соприкосновения с полированным металлом, задевая платками разошедшиеся в стороны полы марлотты... это было так по-женски, столь откровенное проявление любопытства...

И тут я уже почти совершенно успокоился. Доспеха они, понимаешь ли, не видали никогда! Потрогать им, понимаешь ли, захотелось! То мы с Чэном такие, как они, понимаешь ли, себе представляли, то не такие... Шулма их забери! Привыкли, небось, что от поклонников отбою нет... ну что ж, значит, будем поклонниками!

- Мне говорили, что я знатен, - отчетливо прозвенел я, описывая соответствующую этикету восьмерку, - но перед древностью рода Эмейских спиц Мэйлань-го бледнеет древность любых родов (это была неправда, но кто возьмется проверять правдивость лести?)! Я учился изяществу обхождения и благородному умению Беседовать, достойным истинного Блистающего, но перед вашей утонченностью и остротой ума, о повелительницы помыслов, тускнеют любые достоинства - если, конечно, они не принадлежат вам! Ну что, я могу считать себя прощенным за первую неловкость?

Правая спица поиграла со шнуром марлотты и, опустившись вниз, остановилась у рукояти Дзюттэ.

- А это, надо полагать, личный советник царственного ятагана Шешеза фарр-ла-Кабир, Дзюттэ... э-э-э...

- Надо полагать, - довольно-таки невежливо прервал ее Дзю. - Дзюттэ Обломок, с вашего позволения! Только я не советник. Я - шут. Не верите? Ну хотите, пошучу? Могу даже вполне прилично...

- Жаль, - протянула левая спица.

- Что - жаль? - немедленно заинтересовался Обломок. - Что могу шутить вполне прилично? Тогда, опять же с вашего позволения, могу и вполне неприлично...

- Нет, не это, - хором ответили Эмейские спицы. - Жаль, что вы не советник. А то бы вы посоветовали Мэйланьскому Единорогу не расточать нам излишних комплиментов. Это мы слышим ежедневно, и для этого не надо уезжать из Мэйланя в Кабир, чтобы спустя сотню лет вернуться обратно.

- Зато я расточаю комплименты довольно редко, - вмешался я. - А в последнее время, знаете ли, вообще обходился без этого. Такое уж оно получилось, мое последнее время.

- Вот-вот, - усмехнулась правая спица. - Теперь вы больше подходите для той роли, которую вам приписывают во всем эмирате.

- Роль? Какая роль?!

- Роль героя. Сурового Блистающего древности, чудом попавшего в наше тихое и спокойное время.

Я еле сдержался. В наше тихое и спокойное время... вот Детский Учитель посмеялся бы, если бы услышал. Впрочем, он и при жизни был сдержанным, а смеющимся я его не видел вообще никогда.

- Вы сказали - в наше тихое и спокойное время, - я опустился в ножны и говорил теперь тихо и невыразительно. - Я до того сказал: "В последнее время". Я не гожусь в герои древности, я не уверен, были ли в древности герои; я даже не уверен, были ли в древности Блистающие, осознающие, что они - Блистающие; я говорю банальные комплименты, но все это оттого, что я боюсь.

- Боитесь? - удивлению спиц не было предела. - Чего? Или - кого?

- Я боюсь, что наши слова сольются, и придется говорить: в наше тихое и спокойное последнее время. Вот этого-то я и боюсь.

- Меня зовут Аун, - после долгого раздумья сказала правая спица.

- А меня - Аунух, - добавила левая, и я вдруг снова остро ощутил всю мощь их обаяния.

Чэн сжал на моей рукояти железные пальцы.

- Нас ждет празднество, - то ли спросил, то ли утвердительно заявил он. - Еще одно празднество. А мне говорили, что это будет прием. Вдобавок официальный.

- Да, празднество, - о чем-то думая, небрежно ответила Юнъэр. - Это хорошо, что празднество; хорошо, что оно нас ждет; и хорошо, что вы такой, какой вы есть, Высший Чэн - вне зависимости от моих представлений о вас и вне зависимости от личины героя древности.

Я не расслышал, что говорили в этот момент Эмейские спицы, проворно сновавшие в ее пальцах, но наверняка они говорили нечто похожее.

- А почему это хорошо? - удивленно спросил Чэн-Я.

То, что ответила Юнъэр Мэйланьская и Эмейские спицы Мэйлань-го, совпало полностью.

- Потому что так мне (нам) будет проще объявить о нашей помолвке, - сказали они.

2

Когда они вышли отдать какие-то заключительные распоряжения, Дзю обратился ко мне с довольно-таки странной просьбой.

- Слушай, Однорог, - заявил он, - не сочти за труд... Ты не мог бы попросить своего Чэна, чтобы он описал мне эту... Юнъэр. Только обязательно вслух, а ты переведешь для меня. Ладно?

- Ладно, - недоуменно звякнул я, выходя из столбняка, в который меня повергло заявление спиц и Юнъэр, и сообщил Чэну о просьбе Обломка.

Чэн пожал плечами, но перечить не стал.

И он, и я понимали, что здесь дело нечисто. Предположить, что Обломок решил удовлетворить свое досужее любопытство, не расслышав последних слов спиц, или просто не придав им значения - ну уж нет, кто угодно, но только не Дзю...

- Ну, - начал Чэн, - невысокая такая, на полголовы ниже меня... чуть полнее, чем принято в Кабире, руки округлые и мягкие, пальцы двигаются легко и быстро, грудь Юнъэр... слушай, Дзю, ну не могу я так! Тебе же ее грудь - как мне твоя гарда! Чисто деловой интерес!.. грудь ему описывай...

- Не отвлекайся, - строго заметил Обломок, и Чэн-Я покраснел. - И гарду мою не тронь... в переносном, разумеется, смысле! А грудь... Так, о груди не надо, будем считать, что интерес у меня сугубо эстетический, и продолжим дальше...

- Лицо, - покорно продолжил Чэн-Я, - лицо... Ну, круглое у нее лицо, нос орлиный, глаза миндалевидные, мечтательные такие, но...

- Конкретнее! - возмутился Дзюттэ.

- Раскосые у нее глаза! - чуть не закричал Чэн-Я. - Раскосые, но большие и вытянутые! Проклятье!.. Рот маленький, чуть подкрашен, уши тоже маленькие, зато ресницы большие... Длинные ресницы! Желтый бог Мо тебя проглоти, Обломок несчастный!

- О боге Мо - после, - распорядился Дзю. - Одежду описывай. И чтоб подробно.

- Одежда, одежда... Прическа высоким узлом с перьями зимородка и жемчужными нитями, две шпильки в виде парящих фениксов...

- Это не одежда, - Дзю был неумолим. - Не морочь мне набалдашник! Продолжай!

- Одежда... Халат длинный, багрово-дымчатого атласа, расшит цветами, по подолу... по подолу - жемчуг. Пояс-обруч, свисает чуть ниже талии, украшен бляхами из яшмы в золотой оправе... туфельки шелковые, остроносые, узор выткан ярко-пунцовой и золотой нитью... безрукавка еще поверх халата, бледно-салатная, что ли...

Чэн все говорил, я послушно переводил, превращая слова человеческой речи в звуки языка Блистающих - но я чувствовал, как с каждым произнесенным вслух словом в Чэне что-то меняется. Словно это были не слова, а капли усиливающегося дождя, падающие на пылающую жаровню, и вот уже огонь шипит и утихает, дым сизым облаком окутывает углубление с трещащими угольями... зыбко и сыро...

- Хватит, - наконец смилостивился Обломок. - Единорог, теперь ты!

- Что - я?

- Рассказывай! О спицах этих болтливых рассказывай! Вслух, и чтоб Чэн слышал!..

И экзекуция повторилась.

...Когда я умолк, обессиленный и опустошенный, Дзю поворочался за поясом и расслабился.

- Когда я был молодым и гораздо более умным, чем сейчас, - ни к кому не обращаясь, сообщил он, - я мечтал о ножнах. Были одни такие ножны, с бахромой по ободку. Спать не мог - все эти ножны снились. И тогда один старый шут, нож Бечак иль-Карс, предложил мне рассказать ему о моих вожделенных ножнах. Только подробно и не упуская ни одной детали... И я рассказал. А потом снова увидел эти ножны. Ножны как ножны, ничего особенного... Очарование ушло. Когда любишь, невозможно рассказать, за что любишь... а если возможно - то это уже не любовь. Чэн, Единорог - гляньте в щелку: эти спицы Мэйлань-го и их Юнъэр не видны ли?

И мы глянули. И увидели Эмейских спиц и госпожу Юнъэр, с кем-то разговаривающих. И еще увидели накрытые столы, входящих гостей... все, как обычно. И снова - Эмейские спицы. И снова Юнъэр Мэйланьская.

И - ничего. Сизый дым над жаровней. Потрясение ушло. Обаятельные сестры-Блистающие, милая и умная женщина... ну и?.. ну и не более того.

- Ты жесток, Дзю, - тихо сказал я.

- Спасибо, Дзю, - тихо сказал Чэн.

- Ты жесток, Дзю, - тихо сказали мы. - Спасибо.

- Не за что, - буркнул Обломок.

И добавил:

- Я - шут. А шуты добрыми не бывают.

- Ты шут Шешеза фарр-ла-Кабир, - зачем-то заметил я.

Дзю усмехнулся.

- А ты? - спросил он.

- Что - я?

- То-то же... - как-то невпопад завершил Обломок. - Шуты не бывают добрыми, Единорог. И еще - шуты не бывают чьими-то...

- Наставник был добрым, - пробормотал Чэн-Я, и железные пальцы на моей рукояти превратились в тиски, и я чуть не закричал от боли.

От той, давней боли, от эха ночного Кабира, от ночи, в которой умирал маленький ятаган, бывший Детским Учителем...

- Наставник был добрым, - еле слышно согласился Дзюттэ. - Наставник - был.

3

А празднество получилось таким, как и любое другое. Местные Придатки вовсю шумели за богато накрытыми столами, всячески развлекая Чэна; в оружейном углу цвет здешних Блистающих не давал мне скучать, расспрашивая отнюдь не об убийствах и преследованиях, а о кабирских модах и турнирах, о характере ятагана Шешеза, о Посвящении у старого Фархада и о прочих приятных вещах, располагающих к суесловию.

Я с наигранной живостью отвечал, временами давая ничего не значащие обещания по-Беседовать то с милым крюком из семейства Тье-Чинчи, то с вежливой, но настырной секирой из двуручных Фэн-тоу-фу - простите, ради Небесного Молота, как только выпадет свободная минутка, а вот когда она выпадет - совершенно неизвестно, но я обязательно, обязательно...

"Ну почему у меня всякий раз празднества предвещают какую-то неприятность?! - размышлял я, делая вид, что слушаю мэйланьские сплетни в изложении двух разговорчивых сабель Чандрахасса. - Почему?! Посвящение у Абу-Салимов - и турнир, веселье у Коблана - и побоище в переулке; теперь в Мэйлане два торжества подряд - и невесть откуда объявляется помолвка! При чем тут помолвка?! Ну, Чэна давно пора женить - так сейчас не время... а мне свадьбы играть - дело, конечно, хорошее, только кто Волчьей Метле объяснит, что оно, дело это, хорошее, и что не надо по этому поводу платки у спиц Мэйлань-го в клочья драть..."

Некоторые из приглашенных гостей время от времени выходили из зала по-Беседовать - здесь было не принято Беседовать прямо в зале - мне никто открыто не предлагал принять в этом участие, но многие Блистающие вопросительно поглядывали в мою сторону. Я игнорировал досужее любопытство местных задир, ждущих, так сказать от героя дня немедленных подвигов, - и в свою очередь не раз косился на Эмейских спиц, которые не посещали оружейный угол, а все время находились за отворотом безрукавки Юнъэр.

Я ожидал продолжения - уж больно эти слова о помолвке были не ко времени, чтоб счесть их просто милой шуткой - но продолжения не было.

Послышалось мне, что ли?!.

В трех-четырех выпадах от меня Обломок привычно развлекал почтенную публику. Судя по всему, Дзю в считанные минуты стал всеобщим любимцем - что меня ничуть не удивляло - а некоторые алебарды после острот Обломка просто падали от хохота, и их Придаткам приходилось отрываться от стола и поднимать не в меру смешливых Блистающих.

Рядом с Обломком глубокомысленно помалкивал Заррахид, изредка вставляя короткие "да" или "нет". Кстати, в паре с Дзю они смотрелись весьма оригинально: один - короткий, плотный, развязно-нахальный, и другой - элегантно-узкий, спокойный, с изысканными манерами аристократа.

Ну просто две стороны кабирской действительности!

Третья, темная сторона этой самой действительности - то есть наш приятель Сай - была не видна. Сай совершенно не вылезал из-за пояса ан-Таньи и в оружейный угол не заглядывал, беря пример со спиц. Но я не раз ловил его острый взгляд из-под столешницы, шарящий по залу.

Похоже, никого из обожженных Шулмой здесь не наблюдалось.

Какой-то мой Прямой родич - юный меч Цзянь, представившийся как Баолун, Драгоценный Дракон, - поинтересовался у меня, что я думаю об использовании ножен для отражения некоторых скользящих ударов. Я ответил, что я думаю по этому поводу - хотя думал в этот момент совсем о другом.

"Если эта суматоха растянется на дни, или и того хуже - на недели, - думал я, выслушивая благодарности Драгоценного Дракона и вежливо кивая ему обеими кистями, - то ни о каких поисках не может быть и речи! Ну, помолвка - это все-таки, наверное, шутка... хотя и довольно странная. А вот Но-дачи - это не шутник, и во дворце его вряд ли удастся разыскать. Придется гонять Сая с ан-Таньей по городу - пусть высматривает своих... Заодно надо будет справиться о пропавшем Поясе Пустыни из Харзы... небось, все ищет Тусклых и стесняется отправить Шешезу почтового сокола с письмом о неудаче! Вот будет здорово, если он..."

- Привет живой легенде! - раздалось рядом со мной. - Узнаешь? Или совсем загордился?!

- Узнаю... - оторопело пробормотал я, глядя, как Пояс Пустыни слетает с талии своего кривоногого Придатка, разворачиваясь и блестя самым веселым образом, и укладывается на подставку чуть пониже меня.

Выглядел он отлично. Заново отполированный, сияющий, даже какой-то повзрослевший... не тот забияка, совсем не тот!..

- Рад тебя видеть, Единорог, - сказал он, когда остальные Блистающие вокруг нас деликатно принялись разговаривать друг с другом, чтобы не мешать нам. - Честно, рад...

- Я тоже, - совершенно искренне ответил я. - Я тоже рад тебя видеть, Маскин Седьмой из Харзы, охотник на Тусклых.

- Я теперь не Седьмой, - ослепительно усмехнулся Маскин. - Я теперь Тринадцатый. И я больше не охотник.

- Да хоть Двадцать Шестой, - отмахнулся кистью я. - С тобой хоть нормально поговорить можно! А эти все только кивают да поддакивают, словно я им каждую секунду по тайне мироздания раскрываю!

- Понятное дело, - Пояс Пустыни глянул на веселившуюся знать, и легкая рябь пробежала по его гибкому клинку. - А как же еще можно разговаривать со своим будущим правителем?!

Я чуть с подставки не слетел.

- С правителем? Будущим?!

- Ну да! Ты ведь коренной мэйланец, опять же из потомственных Высших... и не просто отсюда родом, а Мэйланьский Единорог! Сотню лет провел в столице, прославился на весь эмират, Придатка испорченного менять отказался, доверенный клинок Шешеза фарр-ла-Кабир... Весь эмират только о тебе и звенит - то ты Придатка железом оковал, то в Беседе тебе равных нет, не было и не будет, то ты какого-то хищника насквозь проколол, спасая будущего Фархадова Придатка, то в переулке за одну ночь всех Тусклых Кабира под корень извел!..

Пояс Пустыни звонко хихикнул.

- Ты же теперь герой! - весело продолжил он. - А зачем герою, да еще Высшему Мэйланя, спустя сотню лет возвращаться на родину, особенно когда на родине во временных правительницах две вдовые Эмейские спицы блестят?! Вот то-то и оно! Дядя твой, Скользящий Перст, уже всем раззвонил, что быть тебе лет через восемь вместо него главой рода Прямых мечей! Так что готовься к делам государственным! Я слышал, что от Абу-Салимов с птичьей почтой поздравление пришло, на твое имя...

- С чем поздравляют? - тупо спросил я.

- С будущей свадьбой!

- А-а-а... - только и ответил я, беспомощно качая кисточками. - Ясно...

- Ты хоть на свадьбу-то пригласи! - Маскин вновь обвился вокруг своего Придатка, собираясь покинуть такого непонятливого собеседника, как я. - Или лучше я к тебе завтра сам загляну. В гости. Напомню, да и поговорить нам с тобой есть о чем... Ты как считаешь, Единорог - есть о чем поговорить Мэйланьскому Единорогу, образцу для Блистающих, и Поясу Пустыни из Харзы, Маскину Тринадцатому, бывшему Седьмому, бывшему охотнику за Тусклыми?!

Я не успел ничего ответить. Я еще только приходил в себя и начинал задумываться над странным двойным смыслом последнего вопроса Маскина - а Пояс Пустыни уже оставил оружейный угол.

-...у всякого настоящего героя, - донесся до меня увлеченный лязг Дзюттэ, - обязательно должен быть свой личный шут. Вот и у нас...

- Правильно! - согласился какой-то короткий и наивный трезубец. - У такого уважаемого Блистающего, как Единорог...

- При чем тут Единорог?! - возмутился Обломок. - Герой - это, безусловно, я!

"Тогда ты прав, Дзю, - угрюмо подумал я. - Тогда ты прав..."

- Позвольте! - трезубец, не знакомый с повадками Обломка, был явно сбит с толка. - Если вы - герой, тогда...

- А что, вы считаете, что я не гожусь в герои?! - воинственно выпятил гарду-лепесток Дзюттэ.

- Да нет, что вы, - совсем растерялся бедный трезубец, - просто если вы - герой, то кто же тогда шут?

Обломок покосился на меня и, видимо, почувствовал мое похоронное настроение.

- А эта вакансия пока свободна! - громогласно объявил он. - Желающих прошу записываться у вот этого эстока! Прямо вдоль клинка...

4

Вернувшись в усадьбу, мы с Чэном молча обошли пруд, поднялись на второй этаж дома, забрели в первую попавшуюся комнату - она оказалась смежной с более обширными покоями, но нам в эту минуту было не до удобств - и тщательно заперли все двери.

Мы не хотели никого видеть.

Мы не хотели никого слышать.

Мы не хотели ни с кем разговаривать.

Мы ничего не хотели. Ничего и никого.

...Спал я плохо. Мне снилось, что я пересек Кулхан и сбежал в Шулму от всех, кто хотел меня убить, женить, поздравить, обругать, поговорить, нанять, счесть образцом, осудить за недостойные поступки... я сбежал от них всех в Шулму, чтобы утопиться в священном водоеме, но к водоему меня не пустили, а Желтый бог Мо, удивительно похожий на Коблана, но со свисающими до земли ушами, в которые он заворачивался на манер Чэновой марлотты... Желтый бог Мо - или Ушастый демон У?! - радостно подпрыгивал на месте и вопил ненатурально пронзительным голосом: "Женить его! Женить! Немедленно"... - а из водоема вдруг полезли гнилые, ржавые обломки убитых Блистающих, и я хотел проснуться, но не мог...

Чэн ворочался во сне и стонал.

Утром Чэн встал, протирая глаза, и отпер двери. Но выходить мы не стали. Чэн сел на ложе, я лег к нему на колени, скинув ножны; и вот так мы сидели и молчали.

Потом Чэн снова поднялся, переложив меня на изголовье, и ненадолго вышел. Вернулся он с листом пергамента, в котором я узнал пергамент Матушки Ци.

- Ю Шикуань, - пробормотал Чэн, поглаживая меня вдоль клинка. - Ю Шикуань, правитель Мэйланя, и его вдова Юнъэр Мэйланьская... Что ж тебя в Хартугу-то понесло, под оползень от такой жены, несчастный ты Ю?..

Чэн задумчиво покачал головой, спрятал лист в угловой шкафчик и вернулся ко мне.

В смежных покоях шумел Кос. Судя по издаваемым им звукам, он вбивал в стену новые крюки для Заррахида, сколачивал подставку для Сая и еще одну - для Дзюттэ, забытого нами во дворце и унесенного оттуда предусмотрительным ан-Таньей. Когда грохот, треск и немузыкальные вопли в адрес слуг, предлагавших свою помощь, пришли к завершению - Кос подошел к двери, ведущей в нашу комнату, постоял немного, вздохнул и удалился.

В неизвестном направлении.

А мы с Чэном все сидели - вернее, Чэн сидел, а я лежал - в каком-то странном полузабытьи, и мне казалось, что я могу провести вот так весь остаток своей жизни, и что Чэн всегда будет со мной, что он никогда не состарится и никогда не умрет, потому что... потому.

Мы сидели, лежали, молчали, а время - время шло...

5

...Через неплотно прикрытую дверь было слышно, как мои друзья переговариваются между собой.

- Чего это он? - недоуменно вопрошал Сай. - Молчит и молчит, и... и опять молчит! Обидели его, что ли?!

- Обидели, - коротко отозвался эсток.

- Кого?! - грозно заскрипел Сай, и я чуть не улыбнулся, слыша это. - Кто посмел обидеть Единорога?! Покажите мне его, и я...

- И ты заколешь его Придатка, - меланхолично подытожил Заррахид, - а его самого переломаешь в восьми местах и похоронишь в песках Кулхана.

- Женили его, Дан Гьенчика нашего, - после долгой паузы бросил Обломок непривычно уставшим голосом. - Не спросясь. Силой, так сказать, умыкнули... и Чэна, хоть он и железный, тоже женили. Обоих. Почти. Это в Беседе "почти" не считается, а тут... Герои, в общем, и красавицы. Традиция. И от судьбы не уйдешь. Сыграем свадебку, станет Единорог государственным мечом, Зарра при нем главным советником будет; ты, Сай, - шутом...

Сай пропустил выпад Дзю мимо лезвия. Кстати, а почему это Сай не знает о том, о чем, похоже, знают все от Мэйланя до Кабира? Ах, да... Сай же все празднество провел у Коса за поясом, а людские разговоры ему без моих разъяснений непонятны!

Я поудобнее устроился у Чэна на коленях, а он с грустной лаской еще раз провел по мне железной рукой - от рукояти до острия.

И мне почудилось, что рука аль-Мутанабби слабо дрожит.

"А ведь это то, о чем мечтал я кабирской ночью, - думал Я-Чэн. - Уехать подальше из кровавой кузницы Кабира, где ковалось страшное будущее-прошлое Блистающих и людей; уехать в тихий покой, жениться, Беседовать с равными и наставлять юнцов, которые восторженно ловят каждый твой взмах... и быть знатнее знатных, что сейчас мне и предлагается, а мое тщеславие почему-то молчит..."

"Да, тогда я мечтал о покое, - думал Чэн-Я, - и спустя мгновение судьба предложила мне бойню в переулке. А теперь, когда плечи мои привыкли к тяжести доспеха, душа привыкла терять и находить, а сознание научилось думать о насильственной смерти без содрогания; теперь, когда я способен не остановиться при выпаде, когда я разучился доверять... Теперь судьба благосклонно преподносит мне издевательский дар, и весь Мэйлань, ликуя, ведет Эмейских спиц Мэйлань-го навстречу герою Единорогу, а тоскующая вдова Юнъэр с радостью готова украсить своим присутствием дни и ночи Чэна Анкора, будущего мудрого со-правителя... полагаю, что в особенности - ночи..."

Это была сказка. А в сказки мы больше не верили. Разве что в бытовые, и обязательно с плохим концом.

За окном шумела усадьба - моя по наследственному праву, но совершенно незнакомая мне! - в смежных покоях переговаривались друзья-Блистающие (интересно, до чего ж быстро я Сая в друзья записал!..), Кос куда-то ушел с утра и до сих пор не явился, а уже полдень... или не полдень...

И впрямь жениться, что ли?..

- Вот он, наш затворник! - раздался возбужденный голос ан-Таньи, и спустя минуту Кос возник на пороге. - Вот он, наш женишок! Вернее, женишки...

Чэн-Я слегка вздрогнул и посмотрел на довольного Коса. Рядом с его сияющей физиономией, - как всегда, гладко выбритой до синевы, - на стене висела старинная гравюра, изображавшая бородатого Придатка разбойничьего вида и с серьгой в ухе. Кос, сияя, смотрел на Меня-Чэна, а бородач - на Коса, и вид у него при этом был такой, как если бы он только что по ошибке сел на торчащий гвоздь.

Произведение искусства, однако... я и Чэн имели в виду не ан-Танью.

- Бабкин пергамент у тебя? - поинтересовался Кос, смахивая со своей новенькой щегольской блузы (шнуровка на груди, рукава с отворотами, сиреневый атлас и все такое) несуществующую пылинку. - Не потерял в суете?

Рука Чэна слабо шевельнулась, и я указал острием на инкрустированный перламутром шкафчик, где в верхнем отделении хранился пергамент Матушки Ци.

Кос чуть ли не подбежал к шкафчику, рывком распахнул створки и впился глазами в извлеченный пергамент. Потом ан-Танья шлепнулся на ковер, поджав под себя ноги, и принялся извлекать из рукавов - карманы по мэйланьской традиции пришивались к рукаву изнутри, а блузу Кос явно купил где-то в городе - многочисленные обрывки бумаги.

Бумага была дорогая, рисовая, с легким голубоватым отливом, и в Кабире она ценилась бы на вес золота. А здесь, похоже, ее спокойно расходовали на разную ерунду все, кому не лень - в том числе и Кос.

- Сходится, - бормотал Кос, нервно кусая губы. - Ах ты, Иблисова кость - сходится! Ну, бабка, ну, матушка диких гулей - так, а вот здесь надо будет перепроверить...

- Ты где был? - спросил Чэн-Я только для того, чтобы немного отвлечь ан-Танью.

Трудно было поверить, что перед нами тот столичный щеголь, который вчера манерами привлекал внимание всей местной знати.

- В городской управе я был. Бумаги на твою усадьбу в порядок приводил, как положено. В наследство вас с Единорогом, так сказать вводил. У них тут бумаги навалом, вот они и пачкают ее с утра до вечера! Здесь распишись, там трех свидетелей предоставь, потом еще раз распишись и перепиши все заново, чтоб у иероглифов "цинь" хвостики тоньше были и с загибом влево...

- А что, с толстыми нельзя? - полюбопытствовал Чэн, а я только сверкнул улыбкой, слушая этот разговор. - И без загиба?

- Можно и с прямыми толстыми, но тогда по новым правилам это уже не иероглиф "цинь", а иероглиф "фу", и бумага уже не подтверждает права Чэна Анкора на родовую собственность, а разрешает вышеупомянутому Чэну Анкору совершить акт публичного самоубийства путем распиливания туловища пополам посредством бамбуковой пилы. Ладно, не в этом дело...

- Ничего себе не в этом! - нарочито серьезно бросил Чэн-Я. - Я надеюсь, ты все хвостики куда надо загнул?! Смотри, Кос!.. В случае чего, я именно тебя пилой орудовать заставлю...

- Смотрю, смотрю... - ан-Танья все не мог оторваться от своих записей и пергамента Матушки Ци. - Смотрю, а у них внизу, в полуподвале, архив имеется! И старичок такой милый всем этим архивом заправляет! Я с ним, наверное, часа четыре или пять беседовал, он мне еще показывал, как надо с коротким ножом в тесном помещении управляться... Милейший старичок, и ножик у него просто прелесть! Жаль, я Сая с собой не взял - они бы мигом поладили!

- Сам нож на ладонь короче твоего локтя, заточка у ножа односторонняя, - не удержался уже Я-Чэн, - вместо гарды валик небольшой, и нож в основном на обратном хвате держится... Да?

- Слушай, Единорог, - еще в последние дни дороги Кос научился безошибочно определять, кто из нас с Чэном первым обращается к нему, - это твой знакомый нож?

- Это Хамидаси-архивариус. Их семейство здесь каждый знает. Помню, раньше шутили, что они на турнирах друг с другом спорят - кто лист бумаги тремя взмахами на тридцать три части разрежет, чтоб тушь ни с одного иероглифа не ободрать! Ладно, Кос, давай дальше...

Кос поскреб свой выдающийся подбородок и расхохотался.

- Да нет, ничего, - отсмеявшись, заявил он в ответ на недоуменный взгляд Чэна-Меня. - Все в порядке... Как ты говоришь, нож-то зовут? Хамидаси? Ну а старичка зовут Хаом ит-Даси! Почти что тезки получаются... Короче, поговорили мы с Хаомом о том, о сем, чайничек розовой настойки приговорили, а дальше вижу я у него на столе книгу раскрытую! И на левой странице написано: "...и не отыскали под оползнем в ущелье Воющих Псов ни Ю Шикуаня, правителя мудрого, ни славного меча его Цзюваньдао о девяти кольцах, что по прозванию Ладонь Судьбы; и плакали все от Хартуги до Верхнего Вэя, и осиротел сын неудачливого Ю, и овдовела жена его..."

- Ну? - коротко отозвался Чэн-Я.

- Не ну, а гляди, что у старухи написано! Ю Шикуань, седьмой год эры правления "Спокойствие опор", и Цзюваньдао, меч "девяти колец"... Сходится! Но это неважно, потому что о гибели правителя и положено в архивных книгах записывать, а важно другое... У бабки-то в пергаменте что дальше написано?! Вот... Через десять лет, в семнадцатом году "Опор..." этих самых - в будущем времени, видите ли! - ваши родичи записаны, Лян Анкор-Кун и меч его, Скользящий Перст! И еще знак вопроса рядом стоит! Мало ли что, дескать, через десять лет после несчастного Ю Шикуаня с Ляном Анкор-Куном и его мечом будет! Оползень - не оползень, а чего в жизни не случается... что ж это за пророчества такие?!

Бородатый Придаток с гравюры скептически посмотрел на разгоряченного ан-Танью - мол, ну и что? Чэн и я последовали его примеру. Тоже нам, оракул... и без тебя знаем. Что знаем? Что ничего не знаем...

А Кос не обратил на наш утренний скепсис ни малейшего внимания.

- Я старичку и говорю: ваш правитель Ю в седьмом году погиб? В седьмом, отвечает. Тут я и спрашиваю: а за десять лет ДО того ничего похожего у вас не случалось? Дед подумал и бровки морщит - это, говорит, в тридцать втором году эры правления "Весенние потоки"? Я киваю на всякий случай и лезем мы со старичком в бумажные залежи! Копаемся там, копаемся и выясняем, что смертей нелепых в тот год не обнаружено, зато было великое горе в семье купца Сейдзи О-рекю, поскольку древнее фамильное копье купца сломалось...

Я встрепенулся, как бывает иногда во время долгой и утомительной Беседы, когда почувствуешь - вот оно, решающее движение! - и откуда только силы возьмутся!..

- Копье Катакама Яри?! - нетерпеливо спросил Я-Чэн. - Да?! Ниже наконечника массивный крюк, загнутый вверх?! Подробности, Кос, подробности! Что ты там вычитал?!.

- Катакама... - растерянно пробормотал ан-Танья. - Катакама Яри, а насчет крючка ничего не знаю... Не записано там о крюке, а в Кабире я таких копий не видал!.. Прозвище копья, то есть Блистающего - правильно, Единорог? - прозвище записано...

- Какое?

- "Белый тигр Ен-цу." Вот, я выписал...

- Сломалось, говоришь? - с болью спросил Я-Чэн. - А наконечник? Наконечник цел?!

- Наконечник в колодец упал. Восемь раз спускались, чуть колодец этот проклятый наизнанку не вывернули - глухо! Не нашли...

- Мир памяти твоей, Катакама Яри, Белый Тигр, - прошелестел я, сплетая шнуры кистей в знак траура; и Чэн повторил сказанное мною вслух, склонив голову. - Мир памяти и покой праху, старейшина копейных семейств Мэйланя... ты знаешь, Кос...

- Знаю, - перебил меня ан-Танья, и это почему-то было уместно и не грубо. - Теперь знаю, а в архиве лишь догадывался. Потому что у вас тут чуть ли не каждые десять лет какой-то знаменитый Блистающий гибнет. Иногда вместе с человеком. Ю Шикуань с мечом Цзюваньдао оползнем накрылись, Белого тигра в колодце не отыскали, за десять лет до того в положенном году, как по заказу - сабля-шамшер советника Вана случайно из ножен выпала и в колесо арбы попала, а арба возьми да и тронься! Шамшер, хоть он и древний, и славный, и с надписями по клинку - естественно, пополам! И было великое горе у Вана с домочадцами... Ну и в том же духе - лет на сто назад мы со старичком Хаомом бумаги подняли! Что ни десятый год - то и происшествие!.. завидное постоянство, однако...

"Случайность, - подумал Чэн. - Дикая, нелепая случайность. Мало ли оружия ломается или портится - нет, немало... Кто запомнит, сколько за век всякого-разного произойдет? А и запомнит - так не сопоставит... запишет и забудет..."

"Случайность? - подумал я. - Нет уж, вряд ли... нечего самого себя обманывать. Это ведь не просто известные Блистающие, Чэн, это все старейшины Совета Высших, это они меня и моих однолетков век тому назад из Мэйланя выслали! И гибнуть начали! Что ж это такое-то творится? Шулма? - нет, по времени никак не сходится... Тусклые?! - так их и нет вовсе, и при чем тогда колодец или колесо арбы? А тот же оползень - зачем? И, главное - как?!"

"О небо, - подумал Я-Чэн, - за что? Ведь не могу больше... не хочу! За что?! За то, что в минуту слабости мечтал все бросить и уехать? Уехать искать тишину? И впрямь - куда уедешь от неба?.. бежишь, бежишь, стремишься к чему-то, а поднимешь взгляд - вот оно, синее, горбатое, равнодушное, прямо над головой..."

- И пусть один меч сам стоит спокойно против неба, - прошептал Я-Чэн. - Один.

Кос внимательно посмотрел на нас.

- Один? - резко спросил он, и Мне-Чэну вдруг показалось, что это говорит эсток Заррахид или Обломок, а уж никак не ан-Танья, человек, который почти в три раза моложе меня.

Меня, Блистающего. Когда я родился, то дед Коса еще не увидел света; Кос умрет, а я - если повезет - еще долго буду жить... но сейчас это все не имело никакого значения, потому что в голосе ан-Таньи звенела упрямая сталь, не уступающая по закалке моему клинку - сколько бы лет ни отмеряла нам обоим взбалмошная судьба.

- Один? - спросил Кос ан-Танья, человек. - Ну уж нет... И не надейся. Это, скорее, небо - одно.

И добавил, помолчав и комкая свои бумаги:

- Одно против нас.

6

Когда Кос принес Заррахида, Сая и Дзю, я по-быстрому разъяснил им, что к чему; а потом принялся рассказывать уже для всех о Совете Высших, Совете старейшин и глав родов Мэйланя, и о тех Блистающих, кто входил в него сотню лет тому назад.

Тринадцать их было - входивших в Совет. Тринадцать. И я невольно вспомнил рассказ Коблана о Повитухе Мунире, уходящем от ручья испытания с дюжиной свидетелей. И еще я вспомнил, что Тусклых - порождений яростного Масуда - тоже тринадцать.

Я говорил и вновь видел Блистающих Совета, словно не век назад происходила наша последняя встреча, а лишь вчера; и память была свежа, как свежа бывает рана Придатка.

Рана человека.

...Двое глав рода Прямых Мечей - широкий обоюдоострый Кханда Вьячасена и мой родич-близнец, легкий и узкий Дан Гьен по прозвищу Скользящий Перст; старейшина сабельных семейств Шамшер иль-Самак и глава Кривых мечей - могучий Цзюваньдао, меч "девяти колец", правитель Мэйланя; многочисленные ножи и кинжалы были представлены в Совете Бадеком ханг-Туном, чье лезвие имело прямую спинку, но было выгнуто в виде рыбьего брюха, и Ландинг Терусом, более похожим на прямой короткий меч; копье Катакама Яри, Белый тигр, потом двузубец Ма, Язык кобры... и дальше - боевой серп Кама Мотогари, властный и неуступчивый, двойная палица Убан, устрашающе огромный топор Масакири-кай, Нагината Катори сан-Кесе и веер Сунь-Павлин... Тринадцать их было, Блистающих Совета.

Я закончил, и Чэн с трудом перевел дух.

- Я так понимаю, - прозвенел Заррахид, - что твоего земляка и дальнего родича Большого Да прошлым летом отозвали из Кабира именно в связи с гибелью правителя Цзюваньдао?

- Да, - ответил Я-Чэн. - И Большой Да стал вместо него главой рода Кривых мечей по потомственному праву или по прихоти нынешнего Совета... но правителем он не стал.

- Ясно, - отозвался Заррахид.

- А мне вот ничего не ясно! - заявил Сай, обращаясь к невозмутимому эстоку.

- И мне, - успокоил его Заррахид. - Это я так, к слову...

- Давайте-ка еще раз... - начал было Дзю, а я вдруг подумал, что мы с Чэном скоро до такой степени привыкнем любой разговор переводить сразу на два языка, что в обществе обычных Блистающих или обычных людей это может сослужить нам плохую службу.

А что делать? Иначе мы - все шестеро - по очереди будем то глухими, то немыми...

- Давайте-ка еще раз посмотрим, - повторил Обломок. - Прошлым летом правитель Цзюваньдао попадает под оползень. Кто виноват? Да никто не виноват, сам полез в ущелье... За десять лет до того ломается Белый тигр. Катакама Яри, и наконечник его теряется в колодце. Опять никто не виноват. Разве что неумелый Придаток - так купец этот, небось, не из неумех был! Ладно, отсчитываем назад еще десяток!.. Шамшер иль-Самак попадает в колесо, на чем его жизненный путь заканчивается... Так?

- Так? - повторил Я-Чэн для Коса.

То есть, конечно, повторил всю тираду Обломка.

- Так, - кивнул ан-Танья. - И опять случайность. Советник Ван будто бы споткнулся, Шамшер из ножен выпал - и все! Ловить и наказывать некого, кроме, разве что, нерадивого арбакеша, не успевшего придержать лошадей.

- Угу, - пробурчал Дзю. - Некого... Это у нас уже трое из Совета Высших. Скользящий Перст до сих пор живет и здравствует, чего и нам желает... Кто еще жив?

- Я на празднестве у Эмейских спиц заметил двойную палицу Убан, - стал припоминать я. - Потом еще Бадека ханг-Туна из клана ножей... Все, кажется. Нет, не все - Кханда! Кханда Вьячасена! Ну, помнишь, Дзю - ты еще с ним возрастом мерился!

Кос покопался в своих записях.

- Двое здешних чиновников - сказал он, - уехали в Верхний Вэй за десять с половиной лет до сломанного Шамшера. Вот, здесь у меня запрос из Вэя - где, мол, чиновники, почему не объявляются?! Значит, из Мэйланя они выехали, а до Вэя не доехали... Причем один из чиновников имел при себе кинжал Ландинг Терус, взятый им у отца, а второй вез двузубец Ма, Язык Кобры. Хвала мэйланьской обстоятельности - все записано!

- Еще бы не записано! - добавил я от себя. - Небось, Хамидаси проследил, чтоб переезд старейшин в Вэй был описан как следует!

Заррахид поймал на клинок солнечный луч, в котором танцевали невесомые пылинки, задумчиво поиграл зайчиками и вновь нахмурился.

- Четверо живы, - подвел черту эсток, - трое погибли, двое пропали без вести... Это девять. Что с остальными четырьмя? Их же тринадцать было в Совете?

- За давностью лет сведенья стали обрывочными, - развел руками ан-Танья. - Но кое-что узнать удалось... Братья Бэнкей и Акиро из семьи Маури-охотников ушли в солончаки, что близ Кулхана - это было за пятьдесят лет до гибели правителя Ю Шикуаня и меча Цзюваньдао - и не вернулись. Через год за ними пошел сын Бэнкея - и, соответственно, племянник Акиро, - молодой Нух Маури, и тоже не вернулся. Вот выписка из свода уложений и переписи населения. Раздел: "Квартал Фа-линь", год соответствующий...

Кос демонстративно помахал в воздухе одной из бумажек.

- Хороший у меня человек Кос ан-Танья, - веско сказал эсток Заррахид. - Обстоятельный...

Я-Чэн перевел ан-Танье слова его меча, и случилось невероятное: польщенный Кос покраснел.

- Вот... - еще раз повторил он. - Бэнкей и Акиро Маури, а при них...

- А при них, - внезапно вмешался Сай, - при Акиро и Бэнкее, были Сунь-Павлин и Масакири-кай. Маленький боевой веер, пестро раскрашенный по всем пластинам, и огромный топор с рукоятью в рост высокого Придатка. Как же, как же... на лезвии топора еще гравировка - прыгающий барс...

- Ты их видел? - встрепенулся Я-Чэн. - Где?

- Где я их мог видеть? - удивился Сай. - Они ж полвека назад в солончаки ушли! Слышал я о них... по ту сторону Кулхана слышал, в Шулме, в шатре племенном! Клевец один на нашей кошме - на пунцовой кошме - помнил, как притащили давным-давно в племя двоих Придатков и двоих Блистающих. Придатков он, понятное дело, не запомнил, а вот Блистающих... Говорил - веер с павлиньей раскраской и топор с гравировкой. Вот и понимаю я так, что это и были Масакири-кай и Сунь-Павлин, старейшины Совета!

- Значит, в Шулме их искать надо, - сам себе звякнул Обломок. - Интересные дела...

- Не надо их искать, - глухо буркнул Сай. - В священном водоеме они, в тени плаща Желтого бога Мо, будь он трижды неладен! С белой кошмы два пути ведут - или на кошму пунцовую, или в священный водоем... Говорил клевец, что не смогли ни веер, ни топор самих себя переделать. Не пролили крови старейшины Мэйланя Сунь-Павлин и Масакири-кай, а за гордость в Шулме платить полагается! У них наша гордость трусостью зовется.

Мы помолчали. Толстая сумасшедшая муха, жужжа, носилась от стены к окну и обратно; стенные панели из ореха "драконов глаз" отливали коричневым и черным, отчего комната слегка рябила, как вода озера под легким ветром.

Было тихо. И даже Придаток на гравюре присмирел, потупил взгляд и закусил в раздумье клок бороды.

- Предположим, что я найду оставшихся, - первым нарушил молчание я. - Я найду старейшин Каму Мотогари и Нагинату Катори сан-Кесе, и выясню, что они пребывают в добром здравии. Или что их сожгли в кузнечном горне, утопили в колодце или украли сто лет тому назад. Ну и что? В Кабире хоть были виновные в убийствах - я не хочу тебя задеть, Сай! - а здесь сплошные совпадения и случайности...

- И всего раз в десятилетие, - добавил Кос. - Довольно-таки редко.

- Это для вас, людей, редко, - оборвал его Дзюттэ, а Я-Чэн послушно переводил слова обоих. - А для нас, Блистающих, с нашим сроком жизни - это даже очень часто. Более чем часто... В Кабире были виновные в убийствах, Единорог. Я опасаюсь, не найдем ли мы здесь виновных в самоубийствах. Вот чего я опасаюсь.

Было тихо. И лишь жужжала несчастная муха, мотаясь туда-сюда, от стены к окну, от Кабира к Мэйланю; и не находя выхода.

Глава пятнадцатая

1

- Есть хочу, - вдруг заявил Кос. - С утра не успел, до полудня с бумагами провозился, теперь вот говорим и говорим... Вам, Блистающим, хорошо, вы от полировки сыты! Ничего, сто лет ждали, пока мы приедем и во всем разберемся - могут еще час подождать!

Уверенность ан-Таньи в том, что весь Мэйлань сотню лет ждал исключительно нас и того, что именно мы разберемся в загадках происходящего - эта уверенность показалась Мне-Чэну напускной, но, как ни странно, сильно приободрила.

"И впрямь хороший человек у Заррахида, - с теплой усмешкой подумал я. - Хороший человек Кос ан-Танья. Обстоятельный, неунывающий и... и голодный! Надо бы покормить..."

"Я тоже хороший человек, - ответно подумал Чэн. - Меня тоже надо покормить. В конце концов, Кос - Придаток Заррахида, пусть о нем эсток и заботится..."

Напоминание было излишним. Заррахид, безусловно, позаботился, да и сам Кос не отстал - они кликнули слуг и Малых Блистающих, и я понял, что хороший дворецкий - он и в Мэйлане хороший дворецкий. Потому что Малые моего здешнего дома, вне всяких сомнений, больше побаивались Заррахида, чем меня, их законного господина; а слуги-Придатки - Коса.

Не прошло и десяти минут, как выяснилось, что Чэна и Коса (Высшего Чэна и господина ан-Танью, и никак иначе!) ждет стол в трапезной на первом этаже, и сам стол давным-давно накрыт, и не просто накрыт, а прямо-таки ломится от яств кухонь кабирской, мэйланьской, верхневэйской, и какой-то еще...

Чэн пожалел бедный стол, махнул ан-Танье - и они пошли спасать стол от непосильной ноши; а я влез в ножны, прицепившись кольцами к Чэновому поясу, и отправился с Чэном в трапезную.

Лестница.

Коридор.

А вот и трапезная.

Обед прошел в молчании. Люди жевали, я - единственный Блистающий в трапезной, поскольку даже слуги были одной расы с Чэном и Косом, а Блистающие оставались за порогом - лежал, как обычно, у Чэна на коленях, прикрытый краем скатерти, лежал и обдумывал все, услышанное наверху.

Прав был Дзю - уж очень все, произошедшее в Мэйлане за сто лет моего отсутствия, смахивало на заранее продуманные самоубийства. Самоубийства Блистающих. И не просто Блистающих, а старейшин, входящих (входивших!) в тот самый Совет Высших, который изгнал некогда знатную молодежь из Мэйланя и не объяснил причины.

Старейшины, главы родов, и почти точно раз в десять лет... была, была причина нашего изгнания, не могло не быть!..

...В дверях возник слуга-человек и со значением откашлялся.

Кос с неестественно раздутыми щеками, отчего его худое лицо выглядело невообразимо странно, повернулся к дверям.

- У?! - спросил ан-Танья. - У угу-у у-у-у?!

- Осмелюсь доложить: спрашивают Высшего Чэна Анкора.

- У гууу-у? - поднял бровь Кос.

- Старуха одна, - слуга оказался на редкость понятливым. - Назвалась Матушкой Ци.

Правая рука Чэна с момента появления слуги лежала на мне, так что разговор людей я слышал прекрасно - вот только сказанное Косом понимал плохо, в отличие от того же слуги.

Кадык на Косовой шее задвигался вверх-вниз.

- Ага! - радостно и уже членораздельно сообщил ан-Танья. - На ловца и зверь бежит!

- Зверь-то, может, и бежит, - осадил его Чэн-Я. - Не суетись, Кос... бабка, небось, за пергаментом своим пришла. Ну и что ты ей скажешь? В том пергаменте всего-то и примечательного, что запись насчет родича Ляна и Скользящего Перста. С которыми должно непонятно что случиться через девять лет. Интересно все-таки, что ты скажешь старухе по этому поводу?

- А что, этого мало?! - разволновался Кос.

- Не просто мало, а, почитай, вообще ничего. Бабка тебе в глаза рассмеется, и на этом все закончится. Не пытать же нам ее! Тут тоньше надо... чтоб сама проговорилась и не заметила. А дальше - по обстоятельствам.

- Пожалуй, Высший Чэн, вы правы, - после долгого раздумья произнес ан-Танья, выразительно указывая взглядом на слугу, ожидавшего решения. - Эй, ты - поди скажи Матушка Ци, что Высший Чэн ждет ее.

Слуга кивнул и вышел.

2

Матушка Ци со времени нашей последней встречи ничуть не изменилась - что было неудивительно в ее возрасте.

- Приятной вам трапезы, молодые господа, - затараторила она с порога, - приятной трапезы, и доброго здоровья, и радости в ваш дом, и мудрости в вашу голову, а особенно - в вашу драгоценную голову. Высший Чэн, ибо слышала я, что, возможно, вскорости многострадальный Мэйлань обретет в вашем лице достойного правителя!.. ах да, поговаривают, что у вас еще и свадьба скоро - так что мудрости в вашу голову, и счастья с молодой женой, и силы в ваши чресла, и деток побольше, и...

Старуха на этот раз явилась без Чань-бо, так что я полностью перешел на восприятие Чэна и теперь волей-неволей должен был выслушивать нескончаемую болтовню говорливой Матушки Ци.

- Здравствуйте, Матушка, - вставил наконец Чэн-Я, когда старуха на мгновенье умолкла, переводя дух и готовясь к очередному словоизвержению.

- Прошу присаживаться за стол, - поспешил добавить Кос, явно пытаясь заткнуть рот Матушки Ци изрядной порцией еды.

Дважды упрашивать старуху не пришлось. Поминутно рассыпаясь в благодарностях, она тут же уселась напротив Чэна-Меня, пододвинула к себе сразу три чашки гречневой лапши, пиалу с соевым соусом по-вэйски, блюдо с полосками тушеного мяса, четыре блюдца с грибами, маринованной морковью, рисом и бобами - и действительно ненадолго умолкла.

Пока старуха лихо расправлялась с угощением, Кос сбегал наверх и принес утерянный ею свиток.

Чэн-Я даже не сомневался, что ан-Танья успел сделать со свитка копию.

- Вы ведь за этим пришли, Матушка? - спросил Кос, демонстративно выкладывая свиток на стол.

К счастью, вне пределов досягаемости цепких лапок Матушки Ци - а то Я-Чэн почему-то стал опасаться, что старуха сейчас схватит свой пергамент и вылетит в окно.

- Ой, спасибо вам, молодые господа! - немедленно засуетилась старуха, поспешно дожевывая последнюю полоску мяса. - Вот спасибо так спасибо, прямо всем спасибам спасибо, уж я и не знаю, что бы я без вас делала! Видать, обронила во время Беседы, растеряха старая, а сразу и не заметила - уже потом спохватилась, да поздно... я и в плач, я и в вой, а там думаю - господа молодые, глазастые, небось найдут непременно и вернут непременно, - а и не застанут старушку, так с собой заберут, не выкинут, нет, не выбросят зазря, и будет свиточек мой у благородных молодых господ в полной сохранности, аж до самого Мэйланя, и как только глупая Матушка Ци объявится...

Кос ловко пододвинул Матушке второе блюдо с солеными колобками: старуха машинально сунула один из них в рот - и Чэн-Я успел вклиниться в случайно образовавшуюся паузу.

- Вы уж простите нас, любопытных молодых господ, Матушка, но только мы осмелились заглянуть в ваш свиток... думали, разузнаем, где вы проживаете - а там и не удержались! Простите великодушно...

Старуха перестала жевать и настороженно покосилась в нашу сторону.

- Очень, очень интересные записи! - как ни в чем не бывало продолжал Чэн-Я. - Особенно там, где про Антару... я как-то беседовал с Друдлом, и он тогда еще пел мне "Касыду о взятии Кабира" самого аль-Мутанабби - мы потом с Друдлом долго спорили...

"О чем мы могли с Друдлом спорить?!" - воззвал ко мне Чэн.

"Понятия не имею!" - откликнулся я.

Ах, жаль, Обломок наверху остался...

- Спорили... о многом, - уклончиво закончил Чэн-Я.

При упоминании о Друдле взгляд старухи заметно смягчился.

- Да, Друдл... - задумчиво поджала губы она. - В наших кругах его звали Пересмешником. А вы были его другом? Или, осмелюсь спросить - учеником? Простите за дерзость, но иначе вам вряд ли довелось бы слышать от Друдла "Касыду о взятии Кабира" да еще потом спорить с Пересмешником... о многом.

"Сказать ей?" - спросил Чэн.

"Скажи..." - шевельнулся я.

- Вы, наверное, слышали, что я убил в Кабире человека? - напрямик спросил Чэн-Я.

- Ну... - замялась Матушка Ци. - Вроде этого... Только кто ж в такую ложь поверит - чтобы такой молодой да благородный господин...

- Это не ложь. Это правда. Я убил убийцу Друдла. И Пересмешник успел увидеть его смерть.

То, что произошло потом, потрясло Чэна-Меня. Матушка Ци встала из-за стола, подошла к нам и, откинув скатерть, опустилась на колени и поцеловала Чэну руку.

Правую.

Руку аль-Мутанабби.

И приложилась лбом к моему клинку, слегка сдвинув ножны.

После этого старуха вернулась обратно и стала вертеть в пальцах палочки для еды, как если бы ничего не случилось.

- Друдл... хитрый умница, любивший звать себя дураком в присутствии подлинных дураков, - она говорила тихо и внятно. - Помню, мы редко встречались, но часто хвастались в письмах друг перед другом новыми открытиями, а при встречах наскоро переписывали и заучивали найденные тексты - хотя каждый, конечно же, хотел иметь оригинал. Впрочем, меня всегда интересовало начало становления Кабирского эмирата, а Пересмешник больше увлекался эпохой уль-Кайса Старшего. Но...

- Меня тоже больше интересовало начало становления эмирата, - немедленно перебил ее Чэн-Я. - Взятие Кабира, походы аль-Мутанабби... э-э-э... установление границ... Не могли бы вы, Матушка Ци, хоть вкратце...

- Это хорошо, - кивнула старуха. - Обычно в прошлое смотрят старики... но когда молодежь умеет оборачиваться - это говорит о зарождающейся мудрости. Да, у Мэйланя скоро будет достойный правитель. Ну что ж, слушайте...

И мы слушали.

3

- Помню: в узких переулках
отдавался эхом гулким
Грохот медного тарана
войска левого крыла...

Во имя Творца, Единого, Безначального, да пребудет его милость над нами! И пал Кабир белостенный, и воссел на завоеванный престол вождь племен с предгорий Сафед-Кух, неистовый и мятежный Абу-т-Тайиб Абу-Салим аль-Мутанабби, чей чанг в редкие часы мира звенел, подобно мечу, а меч в годину битв пел громко и радостно, слагая песню смерти.

В ту ночь и был простерт окровавленный ятаган аль-Мутанабби над дымящимся городом, и получил гордый клинок прозвище иль-Рахш, что значит "Крыло бури"...

("Ты звал руку аль-Мутанабби, старый Фархад, - думал Я-Чэн, - ты звал руку, которая держала тебя в дни твоей молодости, ятаган Фархад иль-Рахш фарр-ла-Кабир... ты помнишь теплый, как еще не успевший остыть труп человека, город Кабир? О да, ты его помнишь, старый мудрый ятаган, не любящий украшений...")

Но не долго наслаждался Абу-т-Тайиб аль-Мутанабби, первый эмир Кабирский из рода Абу-Салимов, покоем и счастьем, недолго носил венец победы, сменив его снова на походный шлем. И разделил он войско на четыре части, указав каждой свою дорогу. Западные полки, во главе которых стоял седой вождь, лев пустынь Антара Абу-ль-Фаварис, чья кривая альфанга не первое десятилетие вздымалась над полем брани, заслужив прозвание аз-Зами, что значит "Горе сильных" - западные полки двинулись вдоль левого рукава Сузы на Хинское ханство и вольный город Оразм, мечтая дойти до Дубанских равнин.

Южные же полки, состоявшие из неукротимых в бою воинов, рожденных в угрюмых ущельях близ перевалов Рок и ан-Рок, а также отряды горцев Озека, шли под предводительством юного Худайбега Ширвана, чье копье Рудаба, что значит "Сестра тарана", пронзило первого врага, когда яростному Худайбегу не исполнилось и девяти лет. Их целью была богатая Харза, на чьи стены никогда еще не поднимался недруг, и шатры белобаранных кочевников-хургов, неуловимых и вероломных.

Северные полки вел на Кимену и Фес лучший друг и названный брат аль-Мутанабби, вечно смеющийся Утба Абу-Язан. Любил Утба смеяться за пиршественным столом, любил улыбаться в покоях красавиц, но страшен был хохот безумного Утбы в горниле сражений, и алел от крови полумесяц его двуручной секиры ар-Раффаль, "Улыбки вечности".

Во главе же восточных полков, двинувшихся по дороге Барра на древний Мэйлань, стоял сам Абу-т-Тайиб Абу-Салим аль-Мутанабби, и воины пели песни эмира-поэта, кидаясь в бой хмельными от ярости и слов аль-Мутанабби.

- Помню, как стоял с мечом он,
словно в пурпур облаченный,
А со стен потоком черным
на бойцов лилась смола...

Через восемь лет многие властители земель и городов, гордые обладатели неисчислимых стад и несметных сокровищ, склонились перед мощью Кабирского меча.

А еще спустя два года владыку Абу-т-Тайиба хотели провозгласить шахом - но он отказался. Тогда его хотели провозгласить шахин-шахом, но он снова отказался. Ибо царским званием был титул шаха, шахин-шахом же звали царя царей, но эмиром в самом первом значении этого слова на языке племен Белых гор Сафед-Кух - эмиром звали военного вождя, полководца, первого среди воинов.

И воинский титул был дороже для аль-Мутанабби диадемы царя царей.

С тех пор мир воцарился на земле от барханов Верхнего Вэя до озер и масличных рощ Кимены, и иные вольные земли добровольно присоединялись к могущественному соседу, а иные заключали с Кабиром союзные договора, налаживая торговые связи - и мирно почивал в ножнах ятаган иль-Рахш, что значит "Крыло бури", забыла вкус крови "Улыбка вечности", двуручная секира ар-Раффаль, успокоилась "Сестра Тарана", копье Рудаба, и альфанга Антары Абу-ль-Фавариса не несла больше горя сильным, за что некогда была прозвана аз-Зами...

4

-...Будь проклят день, когда оружию стали давать имена, - задумчиво пробормотал Чэн-Я.

- Что? - встрепенулась замолчавшая было старуха. - Что вы сказали?

- Да так... у вас - записи, у меня - сны. Каждому - свое. Был, понимаете ли, один такой странный сон...

"Рассказать?" - молча спросил у меня Чэн.

"Расскажи", - согласился я.

И Чэн пересказал Матушке Ци странный сон, что видели мы в доме Коблана в ту роковую ночь.

Старуха довольно долго не открывала рта, что было на нее совсем непохоже.

- Любопытно, - наконец проговорила она. - И даже весьма... Некоторые имена, названные вами, я знаю, но большинство мне совершенно неизвестно. Вы не возражаете, если попозже я запишу это?

С такой Матушкой Ци беседовать было одно удовольствие.

- Не возражаю, - улыбнулся Чэн-Я. - В обмен на ваш дальнейший рассказ.

- О чем же мне продолжить? - охотно откликнулась Матушка Ци.

- О дне. О том дне, который проклинал Антара Абу-ль-Фаварис. О дне, когда оружию стали давать имена. Любому оружию.

Старуха хитро сощурилась.

- Этот день, молодые господа, растянулся на десятилетия. Если не на века. Впрочем, мы никуда не торопимся...

5

...Годы мира не ослабили Кабирский эмират. Хотя, собственно, никто и не осмеливался испытывать прочность его границ.

Всякий приезжий купец или лазутчик (что нередко совмещалось) непременно обращал внимание в первую очередь на то, что практически все жители эмирата и дружественных земель чуть ли не помешаны на умении владеть оружием, отдавая этому большую часть свободного времени. Не только в столице или других крупных городах - повсеместно пять-шесть раз в год обязательно проводились крупные турниры, каждый месяц происходило какое-нибудь воинское празднество, и даже подростки из крестьянских семей ежедневно упражнялись во владении копьем, ножом или боевым серпом под строгим надзором седобородого патриарха.

Надо быть не правителем, а самоубийцей, чтобы рискнуть напасть на обширную и могущественную державу, все население которой - включая стариков, женщин и детей - состоит из профессиональных воинов!

Все видели купцы, все слышали лазутчики, да не все понимали и те, и другие - потому что именно тогда, в последние годы жизни аль-Мутанабби, все чаще в эмирате стали заговаривать об Этике Оружия, создавая по сути новый культ...

("Очень любопытно! - оживился я, повторяя недавнее восклицание Матушки Ци. - Ведь, согласно нашим преданиям, примерно с этого времени пришла к завершению эпоха Диких Лезвий, и наши предки впервые осознали свою суть, назвавшись Блистающими. Кстати, история самых знатных родов - если отбросить недостоверный вымысел - реально прослеживается тоже с третьего-четвертого десятилетия после взятия Кабира. Вот, значит, как... а она говорит - Этика Оружия! Ладно, слушаем дальше...")

...Традиция давать оружию личные имена вошла в полную силу. Всякая семья непременно имела фамильное оружие нескольких видов, передавая его по наследству. Лучшие клинки торжественно вручались первородным детям в день их совершеннолетия - но в случае превосходства младших братьев или сестер родовое оружие получали более умелые, не взирая на старшинство.

Оружие становилось символом семьи, знаком рода, и заслужить право ношения фамильной святыни считалось делом чести...

("Ну да, это же с их точки зрения! А мы говорили, что Блистающие стали заниматься воспитанием и подготовкой Придатков. Опять же церемония Посвящения...")

Поскольку оружие начали в какой-то степени отождествлять с его носителем, чуть ли не приписывая мечу или трезубцу человеческие качества, то в домах появились специальные оружейные углы и даже залы - с отдельными подставками для каждого меча, стойками для копий, алебард или трезубцев; коврами, где развешивались сабли и кинжалы.

Изготовление оружия становится таинством, уход за ним - ритуалом, обращение с ним - искусством. Фамильный меч клали у колыбели и смертного одра, клинком клялись и воспевали его в песнях; оружие можно было хранить только в специально отведенных для этого местах, и помещали его туда с почетом; сломать клинок, пусть даже и чужой, считалось святотатством, лишающим человека права на уважение в обществе.

Оружие не швыряли, где попало, передавали из рук в руки с почтительным поклоном; при демонстрации его касались лишь шелковым платком или рисовой бумагой...

Символ действительно становился святыней.

Поединки, связанные с решением каких-то споров и могущие завершиться смертельным исходом, начинают считаться противоречащими канону Этики Оружия. Аристократы брезгливо морщат нос - много ли чести выпустить кишки сопернику?! Тем более, что все в мире двойственно - а ну как не ты ему, а он тебе?..

Богатые люди начинают нанимать себе так называемых Честехранителей - чтоб те сражались за них в случае решения вопросов чести, когда это уже поединок, а не привычная Беседа. Но поскольку Честехранителями становились в основном крупные мастера, то у них вскоре формируется собственный канон отношений, согласно которому считается несмываемым позором убить или ранить собрата по ремеслу (точнее - по искусству!). Куда большей доблестью, куда более весомым добавлением к чести своей и чести нанимателя объявляется умение лишь наметить точный удар, срезать пуговицу с одежды или прядь волос с головы, распороть пояс и тому подобное.

("Ага, а вот это уже весьма и весьма знакомо!..")

Искусство Честехранителей почти мгновенно входит в моду и вызывает зависть знати и простолюдинов, помешанных на владении оружием, и, как результат - воинские искусства становятся неотъемлемой частью воспитания любого человека.

Не воинское ремесло, а воинское искусство.

И так проходят годы, десятилетия...

Так проходят века.

А для сохранения поражающей силы удара, для соблюдения традиций прошлого, отдельно продумываются и тщательно разрабатываются состязания в рубке предметов: свернутых циновок, кожаных кукол, лозы, жердей и тому подобного...

("И правильно! Нечего зря Придатков портить - как сказал бы тот же Гвениль... Во-первых, Придаток тоже человек - чего Гвениль никогда не сказал бы - а во-вторых, учишь его, учишь, душу вкладываешь, лет десять-пятнадцать тратишь (ведь живут Придатки до прискорбного мало, даже самые лучшие) - а тут какой-то неумелый герой рубанул сплеча, и весь труд насмарку! И обидно, и жалко - труда жалко, себя жалко... ну, и Придатка тоже жалко. Правда, Гвениль?")

Культ Этики Оружия процветает, оружие сопровождает человека от рождения до самой смерти, о нем слагают песни и стихи, им клянутся, за ним ухаживают, как ни за каким другим имуществом...

("Слышал бы это Дзю! Уж он бы ей выдал... Имущество! Берегут и ухаживают - это хорошо, клянутся и воспевают - еще лучше, а вот в остальном... сама она - имущество! Впрочем, если бы Придатки услышали мнение Блистающих о себе... Ох, стоим мы друг друга!..")

Формируется как бы новый способ общения при помощи оружия - например, язык меча. Поднятый меч в одном случае означает приветствие, в другом - вызов (именно вызов, а не приглашение!) на Беседу; опущенный или вкладываемый в ножны особым образом меч - признание поражения; в чужом доме не принято держать меч при себе, потому что это иногда трактуется как неуважение к хозяевам (исключение делается лишь для родственников и близких друзей, да и то не для всех); меч при разговоре полагается класть с правой стороны от себя и рукоятью к себе, а не вперед; резкое задвигание меча в ножны, когда он звякает о устье ножен, может оскорбить собеседника...

Ну и, конечно же, обряд изготовления нового оружия! Кузнец три дня перед этим соблюдает пост и воздержание, возносит молитвы и облачается в чистые одежды; он возжигает благовония, в кузнице обязательно присутствует "родственное" оружие... все это прекрасно известно сейчас, но складывались эти обычаи именно тогда, в первые полтора-два века после взятия Кабира.

Именно тогда...

6

"...именно тогда, когда наши предки окончательно и бесповоротно осознали себя Блистающими, - думал я. - Все верно. Только мы воспринимаем эти обычаи несколько по-иному: считаем, что это мы приучили Придатков... а они считают наоборот. И, наверное, все мы по-своему правы!.."

- А сколько интереснейших песен посвящено мечу! - возбужденно продолжала Матушка Ци. - И до чего же обидно, что многие из них - в особенности творения великого аль-Мутанабби - занесло песком времени. Вот к примеру...

Она прикрыла глаза, надвинув на них морщинистые черепашьи веки, и начала читать - распевно и в то же время жестко:

Подобен сверканью моей души
блеск моего клинка:
Разящий, он в битве незаменим,
он - радость для смельчака.
Как струи воды в полыханье огня,
отливы его ярки,
И как талисманов старинных резьба,
прожилки его тонки.
А если захочешь ты распознать
его настоящий цвет,
Волна переливов обманет глаза,
будто смеясь в ответ.
Он - тонок и длинен, изящен и строг;
он - гордость моих очей,
Он светится радугой, он блестит,
струящийся, как ручей.
В воде закалялись его края
и стали алмазно-тверды,
Но стойкой была середина меча -
воздерживалась от воды.
Ремень, что его с той поры носил -
истерся, пора чинить,
Но древний клинок сумел и в боях 
молодость сохранить.
Так быстро он рубит, что не запятнать
его закаленную гладь,
Как не запятнать и чести того,
кто станет его обнажать.
Мой яростный блеск, когда ты блестишь,
это - мои дела,
Мой радостный звон, когда ты звенишь,
это - моя хвала.
Живой, я живые...

-...а дальше?! - нетерпеливо спросил Кос.

- Концовка утеряна, - закончила старуха, открывая глаза.

Грустные-грустные.

- Утеряна, говорите? - хитро усмехнулся Чэн-Я. - Плохо искали, наверное!

- Хорошо искали! - отрезала Матушка Ци. - Лучше некуда... Друдл, правда, писал года два назад про какого-то кабирского кузнеца, только при чем тут кузнец?!.

- А в старых сундуках смотрели? - участливо поинтересовался Чэн-Я.

Старуха, похоже, решила, что над ней издеваются.

- Не смотрели, значит, - подытожил Чэн-Я. - Ну что ж... зря. Кос, сбегай в комнату, принеси Кобланово наследство... все не тащи, только панцирь!

Кос выскользнул из трапезной и в скором времени вернулся с панцирем. Ан-Танья остановился перед Матушкой Ци, та с недоумением глянула на Коса, на Чэна, на панцирь... и вдруг сощурилась и перегнулась вперед, вглядываясь в бейт, вычеканенный на зерцале.

- Вы, Высший Чэн, непременно будете правителем, - после долгого молчания бросила она.

- Вы уверены?

- Да. Это воистину царский подарок.

И вполголоса, словно пробуя на вкус каждый звук:

- Живой, я живые тела крушу;
стальной, ты крушишь металл,
И, значит, против своей родни
каждый из нас восстал!

Мы молчали.

- А... переписать можно? - спросила Матушка Ци с несвойственной для нее робостью.

Чэн-Я кивнул.

Кос отнес панцирь в угол - и через мгновение на столе, как по волшебству, возникли медная чернильница, костяной калам и лист тонкой бумаги.

Ан-Танья, как всегда, был готов к любому повороту судьбы.

Матушка Ци переписала недостающие строки - писала она по памяти, не глядя на панцирь, так что Чэн-Я не очень-то понял, зачем ей понадобилось именно сейчас скрипеть каламом, да еще спрашивать разрешения. Потом она попросила Чэна повторить наш сон - и тоже все старательно записала. Теперь, похоже, она готова была продать нам могилу собственного деда - так иногда говаривали в Кабире в подобных случаях, и этот образ всплыл из глубин сознания Чэна непроизвольно - и Чэн-Я решился.

- Кстати, о мечах, - небрежно начал Чэн-Я. - У вас там в свитке, Матушка Ци, была любопытная пометка на полях. Насчет правителя Ю Шикуаня и его меча Цзюваньдао...

Калам старухи заскрипел как-то не так, и я с сожалением понял, что могиле деда суждено остаться непроданной.

- Приятно, когда молодые господа интересуются прошлым, - зачастила Матушка Ци в своей обычной манере, - и не то что бы совсем прошлым, а почти что и не прошлым вовсе, потому что разве ж это прошлое - правитель Ю и его меч?.. нет, это совсем не прошлое, а выжившая из ума бабка записала для памяти - забудет ведь, и не вспомнит ничего, и никогда, и ни за что...

Слова старухи вроде бы цеплялись одно за другое, но смысла в них не было ни на дирхем.

- А вторая пометка? - хмуро осведомился Кос. - Насчет Ляна Анкора и Скользящего Перста?! И чего-то нехорошего, что должно с ними произойти через девять лет?! Вы случайно пророчествами не занимаетесь?

Зря это он... опрометчиво. Эту старую ведьму в лоб не возьмешь, и если ан-Танья не понял это во время ночной Беседы...

- Через девять лет? - совершенно искренне изумилась Матушка Ци. - Быть этого не может! Видать, напутала что-то, кошелка старая, дырявая...

Она поспешно развернула свиток - кстати, ни Чэн, ни я так и не заметили, когда же она успела пододвинуть его к себе - долго вчитывалась в него, шевеля губами (чего за ней до сих пор не замечалось, даже во время прочтения бейта-двустишия на доспехе), потом старуха оторвалась от чтения и посмотрела на нас наивными и честными глазами.

- Год перепутала! - всплеснула руками она. - Стара стала, путаюсь все время... хотела одно написать, а написала другое.

Что-то не замечали мы, чтоб она хоть в чем-то путалась!

- Крючок не туда загнула, вот и вышел семнадцатый год вместо четвертого! Как раз в четвертом-то году господин Лян прямым мечом завершать Беседы по-новому стал, двойным взмахом с проворотом, а там уже в ножны опускал - так споры пошли, дескать, канону противоречит... Спорили, спорили, а после находку господина Ляна общим мнением канонизировали - и перестала она противоречить, и вздохнули все с облегчением!..

С этой минуты даже упрямый Кос понял - все, конец.

Больше мы от нее ничего не добьемся.

Даже за полное собрание стихов Абу-т-Тайиба аль-Мутанабби...

7

Мы с Чэном поднялись в комнату, где сегодня ночевали (не считая Дзю), и Чэн вскоре куда-то ушел, Обломок валялся на столе и, кажется, дремал; а я лежал на подоконнике и думал - что со мной случается нечасто.

Я думал про правую руку Чэна.

Я прекрасно помнил, что у основания творение Коблана было снабжено ремешками и застежками, с помощью которых рука крепилась к культе. Но с того дня - вернее, ночи - когда стальные пальцы впервые сжались на моей рукояти, я не мог вспомнить, чтобы Чэн хоть раз отстегивал и снимал руку аль-Мутанабби.

Более того, сама мысль о том, что Чэн вообще может снять эту руку, вызывала во мне отвращение и ужас.

Я восстановил в памяти несколько моментов, когда сознание Чэна объединялось с моим, и понял, что за семью запорами и девятью печатями в потайном чулане души Чэна Анкора Вэйского таился такой же - если не больший - ужас перед возможностью снова стать одноруким.

И не только. Одноруким - ладно, но одиноким... ведь никогда, никогда больше!..

Даже умываясь по утрам - в дороге из Кабира в Мэйлань я не раз присутствовал при этом - Чэн старался при посторонних не снимать нижней рубахи с широкими рукавами, закрывающими место крепления мертвого металла к живой плоти.

Нет. Живого металла к живой плоти.

А все-таки раздевшись до пояса, Чэн избегал смотреть на собственное предплечье. Вскользь, случайно, но никогда - пристально.

И почти сразу же старался одеться.

Словно ни он, ни я - а я до сих пор просто не давал себе размышлять об этом - словно оба мы старались лишний раз не искушать судьбу.

То, что для всех было легендой, пикантным случаем, возможностью лишний раз поговорить о чудесах - для нас было свершившейся реальностью, за которую дорого плачено, и все равно счет по сей день не закрыт.

И не будет закрыт никогда.

...Чэн вернулся, подошел к окну, и мы стали смотреть во двор. Неподалеку был пруд, от которого несло сыростью, а за ним, у круглой беседки кто-то из Блистающих усердно танцевал.

Сперва я решил, что это один из Малых моего дома, но потом, приглядевшись, обнаружил нечто смутно знакомое в резких, с отмашкой, ударах Блистающего, полускрытого от меня опорами беседки.

Я мысленно сгустил сумерки - мэйланьские вечера оказались слишком светлыми - после многократно увеличил беседку, превратив ее в мрачную башню Аль-Кутуна, и улыбнулся, мерцая обнаженным клинком.

Пусть не утром, как было обещано, а ближе к вечеру, но неугомонный харзиец, Маскин Седьмой - ах да, он же теперь Тринадцатый! - все же явился ко мне в гости.

"Пошли?" - подумал я.

"Пошли, - подумал Чэн, надевая на меня ножны. - Не будем заставлять ждать горячего Эмраха ит-Башшара из Харзы. Неровен час, изрубит нам беседку - Кос потом до конца жизни ворчать будет..."

И мы снова спустились вниз, оставив Дзю отдыхать на столе.

Задевая за перила лестницы, я неожиданно задумался над тем, почему это Пояс Пустыни из Седьмого превратился в Тринадцатого. Я прикидывал и так, и этак, и не додумался ни до чего.

Кроме того, что число "Тринадцать" нравилось мне все меньше и меньше.

Совсем оно мне не нравилось.

Возле входа в дом пожилой коренастый Придаток с усердием подстригал колючий вечнозеленый кустарник. Блистающего при слуге не было - да и к чему Блистающий при стрижке кустов?

- К вам гость, Высший Чэн, - приветливо сказал он, глядя на нас и смешно морща лоб. - Вон, у беседки... просил пока не докладывать. Видите?

- Вижу, - кивнул Чэн.

- Смешной он, этот гость, - слуга оказался на редкость словоохотливым, - Высший, а все равно смешной. Хоть и платит хорошо. Я когда у него недели три назад по вечерам подрабатывал, то господин Эмрах мне каждый раз по Ляну серебра выдавал. Не скупился, хоть и работа-то пустяковая...

- И кем же ты у него подрабатывал? - ответно улыбнулся Чэн.

- Наемным убитым. Три раза в неделю.

- Кем-кем?!

- Наемным убитым.

- Это как? - заинтересованно спросил Чэн, а я только шевельнул рукоятью, потершись о касавшиеся меня железные пальцы.

- Да так... Он ведь когда в Мэйлань приехал, этот господин Эмрах, то сперва стал зачем-то собак рубить. Ему их прямо на постоялый двор приводили, а когда он дом снял, то домой... Поначалу у него плохо получалось, а после наловчился - с первого удара голову псу сносил. Потом он чучело кожаное у скорняка заказал, чтоб мехом в разных местах оторочено было - и чучело саблей полосовал. Дальше-больше, трех обезьян ему доставили, крупных таких, только холощеных, чтоб злоба вышла... Он их в человеческое платье одевал и тоже рубить пробовал, да не вышло у него с обезьянами! Рядом бил, как по человеку полагается...

"Вот как он учился, оказывается, - подумал Чэн-Я. - К крови привыкал. Мастерство Контроля ломал... а с обезьянами не вышло. Хороший ты парень, Эмрах ит-Башшар, несостоявшийся мститель, хороший, да умный слишком. Друдла бы тебе... Друдла, Но-дачи, судьбу позлее да ума поменьше. А ярости побольше... нет, не надо тебе ни судьбы, ни ярости, пылкий Эмрах, желающий научиться убивать! И никому не надо. И мне не надо бы - да только поздно уже..."

- А дальше он меня нанял, - продолжал меж тем слуга. - По договоренности. Я короткой саблей неплохо владею, так должен был с ним Беседовать по вечерам. А когда господин Эмрах, дай Творец ему здоровья, первым ударить успевал, то должен был я кричать громко, на землю падать и не двигаться. А он стоял надо мной и смотрел. Я кричал и падал, а он смотрел. Хороший человек, щедрый, но смешной. И саблю просил на булыжник ронять, чтоб дребезжала, будто бы сломалась. Я и ронял - чего ж за серебряный лян не уронить?! - а он слушал. Если б не отослал он меня неделю тому назад - глядишь, я б не только рисом и овощами на зиму запасся бы, но и дочке обнову какую купил! У вас-то я временно, кусты вот подстригу и все, а господин Эмрах - ах, хороший человек, всяческих благ ему в этой жизни...

"Да уж, благ ему всяческих, - подумал я, - только не тех, что он сам себе желает. Хороший человек Эмрах ит-Башшар, и Блистающий при нем хороший, Маскин Тринадцатый из Харзы, но то, чего хотят они - нет, не благо это!.."

Чэн благосклонно кивнул просиявшему слуге, пообещал, что прикажет ан-Танье взять отставного наемного убитого на постоянную службу, и мы двинулись в обход пруда. Это заняло совсем немного времени и, не доходя до древнего кипариса, настолько подгнившего и накренившегося, что его поддерживала подпорка из красного дерева, я толкнулся в Чэнову руку, вылетел из ножен и приветственно замахал Маскину Тринадцатому.

- Эй! - хором крикнули мы с Чэном, каждый на своем языке. - Как дела?!

- Дела? - тоже хором спросили Эмрах ит-Башшар и Пояс Пустыни, выглядывая из-за беседки; только в отличии от нас они не знали, что говорят хором. - А вот сейчас посмотрим, как у нас дела, сейчас выясним...

И с наигранной зловещестью они направились к нам.

"Зря я панцирь дома оставил, - подумал Чэн, и тут же устыдился подобной мысли. - Да ну, ерунда, что ж мне теперь в самом деле, и по-Беседовать нельзя как следует?!."

Шагах в трех от нас Эмрах остановился. Пояс Пустыни в его руке медленно резал воздух крест-накрест, чутко подрагивая гибким концом клинка, и впрямь напоминавшим язык Рудного Полоза.

- Свадьба-то скоро? - спросил Маскин, небрежно переходя от креста к вытянутой восьмерке.

- Не знаю, - ответил я, накручивая узкую спираль. - Со мной никто не советовался.

Чэн в это время разговаривал с Эмрахом примерно о том же, но я не вслушивался в слова людей, опасаясь отвлечься и показать себя в Беседе не с лучшей стороны.

Ну честолюбив я - каюсь!..

Пояс Пустыни нанес первый удар - все так же медленно и четко, как полагается даже и не при Беседе, а во время демонстрации при обучении.

Если горячность его еще и оставалась где-то, то сейчас она была упрятана глубоко-глубоко.

Чэн отошел на шаг, а я, не входя в соприкосновение с Маскином, поднялся над непокрытой Чэновой головой и там замер.

- Я слыхал, - Маскин провел несколько длинных рубящих махов, но делал он это на таком расстоянии от Чэна и меня, что его действия можно было счесть лишь похвальбой, - будто в Кабире Детского Учителя семьи Абу-Салим убили. Кого еще после него?

Эта тема - и та легкость, с которой нынешний Пояс Пустыни заговорил о смерти Наставника, да и о смерти вообще - пришлась мне не по душе.

- Никого, - не двигаясь, ответил я. - Наставник был последним.

Не объяснять же ему, что в переулке-то как раз Наставник был первым, а уже потом... не стану я ему ничего объяснять.

Эмрах вдруг прыгнул вперед и ударил коротко и точно, целясь Чэну в бедро. Я метнулся вниз, приняв харзийца на сильную часть клинка - но сбрасывать в сторону не стал.

Чэн, поняв мое желание, не двинулся с места.

Нет, удар был чистым. Даже не успей я подставиться, Маскин все равно остановился бы вовремя.

Лязгнув с досады, Пояс Пустыни попытался режущим полукругом достать голову Чэна, но Чэн низко присел, а я легонько кольнул локоть Эмраха.

Так, чуть-чуть, чтоб не зарывались... оба. Мы им не наемные убитые.

- Шешеза жаль, - беззаботно прозвенел Пояс Пустыни, отодвигаясь на полторы длины клинка и делая вид, что ничего не произошло. - И так сплошные неприятности, а тут еще семья без Детского Учителя осталась... небось, рубит теперь со зла что ни попадя да Тусклых во всем винит!

Чэн неторопливо пошел по кругу, оставляя кривоногого Эмраха в центре, а я горизонтально поплыл по воздуху, с обманчивой небрежностью свесив кисти вниз и еле слышно посвистывая.

- Тусклые ни при чем, - бросил я замершему харзийцу. - Это не они.

- Ни при чем, - охотно согласился он, выведя руку Эмраха далеко вперед и еле касаясь меня лезвием. - Тусклые абсолютно ни при чем. Полностью с тобой согласен.

По-моему, он вкладывал в эти слова какой-то свой, непонятный для меня смысл. Впрочем, сейчас не время искать смыслы, и вообще - может, мне показалось?!

Маскин попытался обойти меня по внутренней стороне своего изгиба - заточка у него оказалась полуторасторонняя - и достать острием плечо Чэна. Я чувствовал, что при желании харзиец может двигаться примерно раза в два-три быстрее - но даже при такой скорости я прекрасно успевал бы не выпускать его из сферы своего восприятия.

Еще ворчун Пуддха учил меня ощущать воображаемый шар, окружающий меня и моего Придатка; ловить его увеличение при длинном выпаде, пульсацию при кистевых ударах и переходах с уровня на уровень; с тех пор у меня были разные учителя, включая жизнь, и не Поясу Пустыни проверять на прочность шар учения вокруг Мэйланьского Единорога и Чэна Анкора.

Пусть даже с точки зрения мироздания это не более чем бронзовый шарик, откатившийся к глиняному дувалу.

- Тусклые ни при чем, - повторил Маскин, и мы немного позвенели друг о друга просто так. - Они, небось, и не знали, что какие-то Блистающие вдруг вздумали восстановить истинное предназначение нашего рода... нет, они этого не знали, как не знали, что их станут разыскивать, обвиняя в том, в чем они гордились бы участвовать... они, подлинные хранители забытых традиций...

Вот тут я чуть не упустил стремительный бросок Пояса Пустыни, пытаясь вникнуть в его слова. Хвала Чэну и тому, что на нем не было доспеха - он успел, как в старые добрые времена, так прогнуться в пояснице назад, что непокрытая голова Чэна коснулась затылком земли, и весь он стал напоминать мост над горной речушкой.

В следующую секунду я отставил в сторону размышления и взял на три удара турнирную скорость. Огорченно взвизгнувший после промаха Маскин даже не успел ни разу толком меня коснуться, когда я распорол рукав верхнего халата Эмраха, сорвал с его груди деревянный медальон-амулет и напоследок пощекотал изумленно моргающего ит-Башшара в самом интимном месте всякого Придатка.

Чэн к тому времени уже сидел на земле, разбросав ноги и скучающе глядя на Маскина Тринадцатого, а тот вслепую рубил воздух так, где по его предположениям должен был находиться Чэн или хоть что-нибудь, принадлежащее Чэну.

Надо отдать должное Поясу Пустыни - рубил он рьяно, но чисто, с полным контролем и соблюдением законов Беседы.

- Ты что-то начал о традициях и их подлинных ревнителях, - равнодушие в голосе далось мне с некоторым трудом, потому что турнирные скорости даром не проходят. - Я так понимаю, что изворотливый харзиец, движимый местью за погибшего Придатка, попытался разыскать Тусклых и...

"И малость свихнулся", - хотел добавить я.

Но не успел.

- Нет, - ударил Пояс Пустыни.

- Не попытался, - еще раз ударил Пояс Пустыни.

И еще один раз:

- Нет. Не попытался. Я их нашел.

Я не двигался. Маскин Седьмой, ныне Тринадцатый, рубил по-прежнему чисто и честно, не касаясь Чэна - но что-то изменилось в его ударах. Не так вибрировал гибкий клинок, не так свистел рассекаемый воздух, движение было уверенней, оттяжка - быстрей и резче...

Маскин Седьмой. Тринадцатый. Двенадцать свидетелей, не боящихся красного цвета, и гордый меч проклятого Масуда... Пояс Пустыни, Маскин, бывший Седьмым и ставший Тринадцатым.

У меня не было никаких доказательств.

Я вообще не верил ни единому его слову.

Клинок Пояса Пустыни был, как положено, прохладным и блестящим, исправно отражая лучи заходящего солнца.

И все-таки... последние удары были совсем другими. Я это знал лучше любого другого Блистающего. Или нет, не любого - но многих, очень многих... почти всех.

- Я их нашел, - повторил Пояс Пустыни, останавливаясь, и его Эмрах опустился на землю рядом с Чэном. - А еще я найду ту саблю, что убила моего прежнего Придатка. Нет, я не стану казнить ее за это - месть больше не ослепляет меня - но ее Придаток умрет. Они сказали, что помогут мне, и это будет угодно Прошлым богам...

- Тусклые? - спросил я.

- Тусклые, - ответил он.

Мы разговаривали скучно и монотонно, словно речь шла о кольцах для старых ножен или выборе дерева для подставки.

- Ну-ну... - протянул я. - Может, познакомишь?

- Может, и познакомлю, - отозвался он. - Думаю, ты быстро найдешь с ними общий язык. Тебя ведь теперь даже переучивать не надо... потом ты Высший, будешь правителем... и мастер, каких мало. Будто я не понимаю - я тебе не со-Беседник, ты со мной можешь сделать все и даже больше...

И вот тут я поверил.

Никогда прежний пылкий и самолюбивый Пояс Пустыни не произнес бы этих слов; никогда не сознался бы в том, что уступает мне или любому другому Блистающему в искусстве Беседы.

Эмрах ит-Башшар легко поднялся с земли.

- Ну, я пошел, - звякнул Пояс Пустыни, вводя острие в крепление рукояти и, щелкнув, замыкаясь в кольцо. - Еще увидимся.

Чэн сидел, широко разбросав ноги, я лежал рядом, упираясь Чэну в голень - и оба мы смотрели вслед удаляющимся Эмраху ит-Башшару и Поясу Пустыни из Харзы.

Солнце уже почти село, небо на западе было сиреневым с багровыми прожилками, и обнаженный клинок-пояс отливал красным, отчего идущий вразвалочку Эмрах казался перерубленным пополам.

От пруда тянуло сыростью.

8

...Положительно, сегодняшний день оказался уж очень богат событиями. Это явно не к добру. Хотя ничего откровенно плохого вроде бы не произошло, но мы с Чэном успели привыкнуть к простой истине: обилие происшествий ни к чему хорошему не ведет. Возьмем, к примеру, раскопанные дотошным Косом в архиве сведения - что теперь с ними делать? Мало нам было Шулмы? Теперь еще эти странные смерти и исчезновения старейшин Совета Высших - и главное, в этом же совершенно некого обвинить! Потом визит Матушки Ци - ох, и хитрая же старуха! Самому тупому Блистающему (Обломок не в счет) понятно, что она чего-то не договаривает... Еще одна загадка, которая явно смыкается с первой.

Дальше - явление Маскина Седьмого-Тринадцатого! Оказывается, он-таки нашел непонятно кого, но зовет их Тусклыми (ассасинами, с точки зрения Эмраха). Впрочем, кого бы он ни нашел - если не считать, что вспыльчивый харзиец просто двинулся клинком - то нелишне предположить, что эти Тусклые играют в происходящем какую-то тусклую роль. Какую?..

Вопросы, вопросы, снова вопросы - и ни одного ответа.

Когда мы выезжали из Кабира, злобы было больше, зато вопросов - меньше. Была Шулма, из которой исходила угроза нашествия; были Блистающие во главе с Но-дачи, бежавшие из Шулмы; было их желание расшевелить Блистающих эмирата, заставить нас вспомнить кровавые навыки. Это - страшно, это - жестоко, но более или менее понятно. Я хотя бы знал тогда, что делать - или не знал, но надеялся по дороге узнать. А теперь...

С какого конца начинать?

Свадьба еще эта...

...Чэн лежал одетый на кровати, касаясь меня правой рукой, и мы размышляли. Вместе. Довольно давно. И довольно безуспешно. Потом Чэн встал, взял Дзюттэ со стола и перевесил его на стенной ковер.

На почетное место.

Дзю никак на это не отреагировал. Тоже размышлял, наверное. Или спал. Или притворялся.

Во всяком случае, что бы он ни делал - он делал это молча.

И на том спасибо...

В дверь постучали.

- Войдите, - бросил Чэн-Я.

Дверь открылась, и на пороге возникли Кос, Заррахид и Сай.

Все трое весьма сконфуженные.

- Ты извини, Единорог (Чэн), - сказали они все вместе, - но мы... твою... подставку... нечаянно... поломали... вот.

Так и знал, что добром этот день не кончится! Мою подставку! Мою первую подставку! Мою любимую подставку! Мою ореховую подставку!..

Мою первую любимую ореховую подставку!

- Ну, не то чтобы мы ее совсем поломали, - виновато проскрипел Сай, - вернее, совсем, но не то чтобы мы - скорее, я...

Короче, дело обстояло так.

Когда Матушка Ци наконец ушла, заговорив перед этим привратника-человека до полусмерти, эта великолепная троица отправилась в ближайшую лавку купить цветочных благовоний. Сходили. Купили. Вернулись. Увидели меня, Беседующего с Поясом Пустыни. Решили не мешать (вот это правильно!). И пошли упражняться в летний павильон, чтобы Кос с Заррахидом могли лучше привыкнуть к Саю (и это тоже правильно!). Привыкали-привыкали, а потом Сай обнаружил какие-то лохмотья на ковре, который висел за моей подставкой - и решил их срезать. Будто бы для красоты, но похоже было, что больше - из озорства.

А Заррахид в это дело просто не вмешивался. И не препятствовал. Что уже было совсем неправильно.

Дальше Кос с Саем возьми и промахнись. Ладно, все мы не в Небесной Кузнице кованы... А ковер возьми да и упади на мою подставку. А подставка возьми да и свались на пол. И с подставкой возьми да и ничего не случись.

Крепкая оказалась.

А Сай возьми да и обнаружь в днище маленькую щель, куда тут же сунул свой любопытный клинок. Вот тогда-то от подставки кусок и откололся.

Ну, все трое, понятное дело, перепугались не на шутку - подставка-то старинная, да еще и моя личная! - а после смотрят и видят, что в днище ниша маленькая открылась. А в ней - футляр сафьяновый. А в футляре - свиточек, лентой перевязанный. Видать, давно там лежал, пожелтел весь от времени.

- А подставку я краснодеревщику в починку отдам, за свой счет, - виновато закончил Кос, но мы с Чэном его уже не слушали. Лента на свитке развязалась легко и незаметно. Чэн взял тонкую пачку листков в левую руку, а я полностью перешел на Чэново восприятие.

"Записи Фаня Анкор-Куна, Высшего Мэйланя, о дне Великого Предательства в пятый год эры правления "Вечного Мира", да будут потомки снисходительны к подлости предков, совершенной ради них."

Так гласило заглавие.

"Пятый год эры правления "Вечный мир", - подумал я, - это год моего (и не только моего) изгнания из Мэйланя. В этот год я переехал в Кабир вместе с Придатком Хо Анкором..."

"Фань Анкор-Кун, - подумал Чэн, - это, согласно родословной, прадед Ляна Анкор-Куна и родной брат моего прадеда Хо. Если я не ошибаюсь..."

"И в тот год, - подумал Чэн-Я, - в руках Фаня Анкор-Куна блистал Прямой меч Дан Гьен по прозвищу Скользящий Перст. Старейшина Совета..."

Похоже, сегодняшний богатый событиями день продолжается.

- Да, чуть не забыл, - словно издалека донесся до меня голос Сая. - Я, когда в город выходил, Но-дачи видел. И не одного, а с саблей Кундой Вонг. Я Заррахиду сказал, мы за угол свернули - а их и нет уже...

- Ты б еще завтра это вспомнил, - мрачно заметил со стены Обломок. - Или через неделю...

Назад / 1  / 2  / 3  / 4  / 5  / 6  / 7  / 8  / 9